по ходу лечения только худели и бледнели. У них выпадали волосы, их постоянно тошнило, они с трудом передвигались. От подобной перспективы мне становилось не по себе.
В Сальпетриер профессор Веллан подтвердил необходимость химиотерапии и направил меня к доктору Жану-Мари Пико, онкологу в больнице Фонтенбло. Когда я вошла в его кабинет, энтузиазм мой несколько поиссяк: этот человек, которому было около пятидесяти пяти лет, выглядел чересчур серьезным. «С ним вряд ли будет легко», — подумала я, усаживаясь напротив. Он просмотрел какие-то бумаги, положил руки на стол, взглянул на меня и принялся объяснять схему лечения. Несколько минут я молча вслушивалась в медицинскую терминологию, не понимая ни слова, а потом перебила его:
— Не могли бы вы говорить по-французски?
Доктор Пико не обиделся и снова приступил к объяснениям, время от времени останавливаясь, чтобы убедиться, что я его понимаю. В конце концов мы смогли обо всем поговорить. Я поняла, что целью этой процедуры является уменьшение опухоли, что химиотерапия представляет собой инъекции вещества, атакующего больную зону, что сеансы инъекций продолжаются семь часов и будут проходить два раза в неделю в течение пяти месяцев.
— А после этого я выздоровею?
— Химиотерапия не может полностью уничтожить опухоль. В начале ноября, если опухоль уменьшится, мы сможем госпитализировать вас, чтобы приступить к удалению оставшейся ее части.
— Значит, к декабрю я смогу полностью выздороветь?
— Мы на это надеемся.
— Когда мы начинаем?
— Как только решим вопрос с палатой.
— Палатой? Но у меня уже есть палата.
Я понимала, что он говорит о чем-то другом, но, учитывая ситуацию, считала, что имею право немного пошутить… Доктор Пико доброжелательно улыбнулся и терпеливо объяснил:
— Речь идет о пластиковом катетере, который вам введут под кожу, в яремную вену, в области груди. Через него будут делать инъекции.
— А как его вводят?
— Операция продлится не более сорока пяти минут. Вы ничего не почувствуете.
Установка этого проклятого катетера длилась три с половиной часа: моя яремная вена была очень тонкой, поэтому мне сделали укол, чтобы расширить сосуды, и неоднократно пытались установить эту дурацкую треугольную пластмасску. Со временем действие анестезии закончилось, тупая боль пронзила мою грудь и не отпускала до конца операции.
Наконец я вернулась домой. Ноги у меня отекли, спина страшно болела, ведь я несколько часов пролежала на операционном столе. И я была уставшей, такой уставшей…
Я еле нашла в себе силы забрать детей с автобусной остановки после уроков. Увидев повязку у меня на шее и свисающие трубочки, они засыпали меня вопросами:
— Что это за повязка? А что под ней? Тебе больно? Что тебе делали? Ты выздоровела?
И нужно было как-то объяснить Марго, которой исполнилось всего полтора годика, что «мама бобо» и не стоит ее тревожить. Хотя бедняжка не осмеливалась даже подойти ко мне… Я ответила на все вопросы детей. Я никогда не скрывала от них, что у меня рак. Я обо всем рассказала им в тот день, когда у меня в печени обнаружили опухоль. Они и прежде слышали слово «рак» и очень боялись, что я умру.
— Как им заболевают, мама?
— Никто не знает, моя Жужу.
— А у нас он может быть?
— Исключено.
— Но тогда почему это произошло с тобой?
— Это просто невезение.
Чтобы они поняли, что со мной, я взяла из холодильника кусок сыра и разделила его на четыре части.
— Представьте себе, что сыр — это моя печень. Вот эта часть больная, а остальные три — здоровые. Химиотерапия направлена на то, чтобы уменьшить больную часть, после чего можно будет удалить ее остаток.
— А это больно, химиотерапия?
— Нет, я ничего не почувствую. Мне под кожу поставили небольшой пластмассовый треугольник, чтобы безболезненно вводить через него лекарство. Я буду часто ходить в больницу, а возвращаясь, чувствовать себя уставшей.
Жюли, Тибольт и Матье сразу поняли, что время от времени меня не будет дома, но для меня так будет лучше. Они были взволнованы и хотели все знать. Их реакция была гораздо более нормальной, чем Жиля. Когда я только узнала, что больна, он отправился со мной к Кариму, и тот попытался поговорить с ним:
— Жиль, Мари-Лоре следует поберечься. Было бы неплохо, если бы ты помогал жене по дому, поскольку ей желательно не перетруждаться.
— Никаких проблем, буду помогать.
Я до сих пор жду его помощи. Рак ничего не изменил: Жиль по-прежнему ничего не делал. Когда я сказала ему, что опухоль злокачественная, он ограничился словами:
— Черт побери! Не хотел бы я оказаться на твоем месте!
— Спасибо, Жиль. Мне приятно это слышать.
По правде говоря, я была на грани. За два года отношения между нами так и не сдвинулись с мертвой точки: я все так же спала на диване в гостиной, он продолжал ковыряться в своих радиоприемниках и по- прежнему не занимался детьми. Слова доктора Пико подтолкнули меня к решительным действиям:
— Химиотерапия может быть очень утомительной, как морально, так и физически. Именно поэтому приступать к лечению рекомендуется на свежую голову. Постарайтесь как можно меньше переживать и помогайте сами себе.
Было очевидно: прежде чем приступить к химиотерапии, мне следовало расстаться с Жилем. И я приняла решение. Не говоря никому ни слова, я осмотрела несколько домов в окрестностях Пюизо, куда дети ходили в школу и где работал мой врач. На первом этаже дома возле моста через дорогу, как раз напротив бистро, я нашла небольшую квартиру с садом. Подписывая арендный договор, я встретилась с владельцем, и он, узнав о моей болезни, отменил внесение залога:
— Считайте это небольшим вкладом в ваше выздоровление.
Это было щедро с его стороны, поскольку переезд стоил немало денег. Но я могла себе это позволить: семейные пособия почти покрывали арендную плату. У меня было также пособие на отпуск по уходу за ребенком, который я оформила после рождения Марго. В целом, я располагала тысячей евро в месяц, а этого было достаточно. Из Бромея я забрала только стиральную машину и старый буфет, доставшийся мне от отца и принадлежавший еще моей прабабушке. Компьютер я оставила Жилю. Что касается необходимых вещей, то мне помогли друзья. Арендный договор вступал в силу с 1 июня, и я, пока не выселились предыдущие жильцы, поставила холодильник, телевизор, стол и кровати в погреб, а почту распорядилась переправлять на новый адрес.
Оставалось лишь поговорить с детьми и предупредить Жиля, что я и сделала.
— Дети, идите сюда, мне нужно с вами поговорить.
— Что случилось?
— Понимаете, ваши папа и мама больше не любят друг друга так, как раньше. Вы согласны жить со мной в Пюизо? Я нашла квартиру на первом этаже. Она не такая большая, как этот дом, но там есть небольшой сад. И ваша школа рядом.
Мое предложение выглядело несколько неожиданным, но Жюли, Тибольт и Матье были единодушны в своем решении:
— Как скажешь, мама, но мы хотим жить с тобой!
Их связь с отцом, который никогда не находил для детей времени, уже давно была разорвана. Оставалось только сообщить Жилю о нашем переезде.
— Жиль, я ухожу от тебя и забираю детей.
