русский поэт написал: Как хороши, как свежи были розы. Но в веках будут петь не стены Иерихона, а трубы Иисуса Навина, хотя разрушение древнейшего города земли не было военной необходимостью.
Миф — поводырь мудрецов. Тот, кто покушается на миф, или глуп, или преступен. Но не велик.
По правилам, чтобы взять языка, нужно знать, где он сидит. Лейтенант Крикунов настаивал на правилах.
Васька взял двух Петров, залез на холм, подступающий к городу, и половину дня наблюдал. Иногда Петры отнимали у него бинокль и разглядывали городок. (Через несколько дней, в другом таком городке, они оба погибнут…)
Наконец Васька выделил отдельно стоящий белый домик на самой окраине. Вокруг домика время от времени перемещались в своих заботах несколько немецких солдат: было понятно, что они в этом отдельно стоящем домике обитают, — домик вроде форпост или наблюдательный пункт. Садик — вишни уже зацвели, скоро яблони зацветут. Огородик — дорожки между грядками посыпаны песком. Чисто все и приятно. Васька решил тут языка брать. Позвали лейтенанта. Он тоже понаблюдал в бинокль, одобрил объект и отметил его на своей карте красной точкой. Но пояснил разведчикам, что подходить нужно с задов, а отходить огородом. К дому вела широкая асфальтированная дорога.
— Сколько людей готовить? — спросил Васька.
— Сейчас сосчитаем. Группа нападения — четыре человека. Бросают гранаты в окна объекта. Ведут бой. Снимают часового. Группа захвата — трое. Врываются в объект, берут языка и отходят. Группа нападения прикрывает их отход и отходит следом. Группа поддержки — шесть человек. Поддерживает огнем всю операцию. Отходят последними. Итого: шесть, плюс четыре, плюс три, плюс я. Четырнадцать со мной.
— Зачем? — простонал Васька. — Они дураки. Они друг друга поубивают.
— Кто дураки? — спросил лейтенант Крикунов. Хорошо выбритое его лицо успело загореть на солнце ранней весной. Глаза лейтенанта были похожи на только что распустившиеся почки ясеня.
— Разведчики дураки. Это им сложно.
— Не наговаривайте на людей, — сказал лейтенант Крикунов с политической нотой в голосе, — Вы пойдете в группе нападения. Сами снимете часового. Ясно вам?
— Ясно, — сказал Васька.
Немец топтался перед домиком. Воротник у него был поднят, невзирая на теплую погоду, он постукивал ногой об ногу и что-то мурлыкал. Васька смотрел на немца жалеючи. За его спиной, за углом домика, стояли трое ребят. Они должны были после снятия часового бросить в окна гранаты.
— Давай, — сказали они.
Васька отвел затвор, вышел из-за угла. А дальше что делать? — подумал он. — Вроде мне по науке и делать больше нечего. Он поднял автомат и спустил курок. Затвор с хрустом и шорохом протащился вперед и застрял. Васька ничего не понял. Отвел затвор и снова спустил курок. И опять затвор потащился шурша и с хрустом. Песок, — сообразил Васька. — Черт меня побери. Из-за спины разведчик Ильюша совал ему свой пистолет. Немец смотрел на него ошалело. Васька снова отвел затвор. Немец загородился рукой. Снова раздалось шипение и хруст. И тут немец все понял. Стряхнул с плеча винтовку. Но и Васька все понял, оттолкнул локтем Ильюшу, перехватил свой автомат за ствол и жахнул им немца по башке. Немец осел, не крикнув. Только чуть слышно хрюкнул. Ребята стреляли по окнам, бросали в домик гранаты. Не зная, что ему делать дальше, Васька побежал к крыльцу, где группа захвата — два Петра и Кувалда — выкручивала руки здоровенному немцу в трикотажных подштанниках. Немец лягался. Васька хотел и ему врезать автоматом по голове, но его опрокинула высыпавшая на крыльцо толпа немцев в кальсонах. Немцы скакали в окна. Их было много. Язык, которого Петры схватили, врезал Кувалде босой ногой по заднице, башмаки незашнурованные он потерял, лягаясь, и помчался через кусты в сторону города. Группа поддержки открыла пальбу. Пули так и свистели. Петры и Кувалда дрогнули и рванули во все лопатки через огородик. Все бежали, и группа нападения, и группа захвата, и группа поддержки, и немцы. Только часовой лежал возле домика оглушенный.
Разведчики падали, вскакивали на ноги и снова падали. Мат стоял, звон и бренчание — земляничные грядки были обнесены проволокой, а на проволоку подвешены жестяные банки с железками внутри. К домику разведчики подползали со стороны сортира, то есть от города, по кочкам и кустам, там сейчас скакали немцы в кальсонах, там где-то и запорошило Васькин автомат песком. Нужно сказать, с ползанием у Васьки было не отработано, не любил он этого. Если бы не по науке, то подошел бы Васька к домику во весь рост по асфальтовой дороге. Немец-часовой даже и мысли не допустил бы, что толпа русских приперлась языка брать.
Но лейтенант сказал — ползти.
Теперь разведчики барахтались на огороде. И матерились. А со стороны города уже шла пальба. Даже пулемет включился. Васька вылез на асфальт, подумал: почему они часового не взяли? Не хуже других язык. И тихий. Отряхнулся от грязи и пошел, глубоко дыша.
В научном захвате языка все же был один положительный пункт — в случае чего лейтенант назначил место сбора на бережке поросшего кустами овражка, неподалеку от домика. Позже этот домик именовали домом клоуна, не имея в виду обидеть лейтенанта Крикунова: портреты хозяина домика в клоунском костюме были развешены во всех комнатах. Много было застекленных эстампов в белых рамочках, особенно пейзажей Адольфа Гитлера. Гитлер писал не так уж и плохо. Бесстрашно и старательно объединил он в своих работах двух Менцелей, Адольфа и Вольфганга. Он был романтиком. Как, впрочем, и Сталин. После взятия города разведчики навестили домик. Лейтенант Крикунов не пошел с ними.
Ваське было стыдно за геройских своих товарищей, погрузившихся на огородике, чистеньком и ухоженном, в трясину позора. Может быть, именно для этого лейтенант и повел их в таком числе, но для такой подлости надо было быть умным. А может, вернуться, утащить часового, он, наверное, уже на четвереньки встал? Ваське стало жаль немца, он теперь и так неделю икать будет, Васька представил, как бы он с Петрами или, скажем, с Кувалдой взял языка. И как бы это было красиво — если бы язык на самом деле был нужен. Даже с хилым Ильюшей они бы языка взяли вежливо и без шума. Притенившись где-то возле сортира, они подождали бы, когда икряной немец, белый, как рыбье брюхо, натянет свои кальсоны до ушей и пойдет досыпать, задремывая на ходу. Вот тогда они приткнули бы дуло автомата или финку — финку даже эффектнее — туда, где у боксеров почки, и сказали бы очень негромко: Штиль, камрад, штиль. Битте. Так, уговаривая и поддавая легонько коленом под зад, отвели бы его в сторонку, где, наверное, связали ему руки, чтобы волю им не давал, и, наверное, на время заткнули ему рот носовым платком, чтобы не орал и не плакал. И все…
Васька подошел к оврагу. Там, свесив ноги и покуривая в рукава, уже сидели самые быстроногие, и лейтенант Крикунов с ними. Васька молча уселся рядом с тропой, сбегающей на дно оврага. От луны, громадной, как стратостат, было светло, и все зеленое было черным. Тропинка сверкала, как длинная узкая лужица. Полнолуние, что ли? — подумал Васька.
Подошли еще четверо, умостились под кустами. На том берегу, на фоне чернильного неба возникли две горбатые фигуры. Двое немцев. Каждый нес мешок и винтовку. Разведчики молчали, продолжая курить в рукав. После шумного бегства они считали себя свободными от лейтенантских приказов — пришли в свою боевую форму, потому были спокойны и несуетливы. Немцы спустились в овраг. Свет луны заблестел на стволах винтовок. Перебрасываясь необязательными словами, немцы поднялись на берег, прямо в кольцо разведчиков. Никто не поднялся. Кто курил, тот продолжал курить, Они знали — сейчас поднимется Васька и вежливо скажет: Штиль камрады. Руки вверх. Алее. И все. Немцы все сразу увидят. После таких слов, сказанных вежливо, глаза начинают видеть в темноте, как у кошки. Они бросят мешки и поднимут руки. И проделают это без шума. Шум — когда драка, а когда вежливо — шума нет — штиль.
Так бы оно и было. И получил бы лейтенант желанных языков, пощупал бы их живых, может быть, даже в скулу одному из них заехал, наверное, такое желание жгло его, как нутряной чирей. Но не выдержал лейтенант, вскочил, вскинул автомат, закричал высоким фальцетом: Хенде хох — и нажал курок. И все стрелял, пока немцы падали.
— Ну, хватит, — Васька дернул его за штанину.
Лейтенант с трудом разжал палец и тяжело с хрипом вздохнул.
