— Покурить теперь, — сказал он, доставая засаленный кисет и вертя папироску. — А ты, земляк, куришь? — спросил он, глядя на меня. — Да ты откуда, а?.. Чтой-то словно я тебя где видал, быдто лицо знакомое…
— Не знаю, — сказал я, — навряд.
— О!.. ну так, так так… — Он лег навзничь и, плюнув, сказал: — На небушке-то как чисто, ни одного облачка… А что, взаправду, — продолжал он, помолчав, — неужто, ребята, опосля смерти наши души на небо пойдут, а?
— Дядя Михайло! А что у тебя — жена молодая? — не отвечая на его вопрос, почему-то вдруг спросил Тереха.
— А что тебе?.. Аль насчет того хошь, а?.. Старая, брат, — продолжал он, помолчав, и не то с грустью, не то с досадой добавил: — Дура, брат, у меня баба.
— А дети у тебя есть ли? — опять спросил Тереха.
— Детьми я, брат, закидаю!
— А много ль?
— Семеро живы, да никак штук пять, а то и больше примерло…
— Бедно живете?..
— Что говорить!.. У меня изба-то вся с рыбий хвост… Полу, и того нет, земляной… Друг на дружке спят ребятишки-то… Повернуться негде… Бедно, брат, да!
— Кто ж у тебя хозяйствует? — опять спросил Тереха. — Чай, тоже землю держишь? хрестьянствуешь?..
— Я, друг, не хрестьянин.
— О-о-о! — удивился Тереха. — Кто же ты?.. Холуй?..
— Холуй и есть, — засмеялся Культяпка, — мещанин я! — добавил он.
— Что ж ты в деревне делаешь-то?
— А ничего, живу! Плачу в мир три бумажки в год за место. Боле ничего…
— А велико ль место?
— А как избе встать… вовсе мало… Да что, теснят православные, прижали, как ужа вилами… Курицу держать и ту не моги… Плохо…
— Ах ты, горюн! — сочувственно произнес Тереха-Воха и покачал головой. — Жалко мне тебя, дядя Михайло, истинный господь. Зачем же ты, чудачина, женился-то, а?..
— А шут меня знает зачем? Да коли правду баить — по пьяному делу, да с жиру… С жиру-то, друг, и собака бесится… Жил я в те поры в кучерах…
— В кучерах!.. о-о! — с недоверием воскликнул Тереха, перебивая его.
— В кучерах, — продолжал Культяпка, — а ты, что ж, не веришь?.. думаешь, вру… Э, друг, да я этих разных должностей-то во сколько на своем веку произошел — у плешивого на голове столько волос нет… ей-богу!.. Кем только не был! — воскликнул он. — Кучером был, за лакея был, водолазом на реке Шексне был, синизатором был, — с бочками ездил… за дворника был, за коновала, и то раз был… ей-богу!..
— О-о-о?! Как так?..
— Как да как… все так! Нужда-то, брат, и попа скоблит. Жрать захочешь, — поневоле, что и не умеешь, скажешь умею… Да, друг… так-то!
— Да ты, дядя Михайло, может врешь?
— Чего мне врать. Мало ли со мной случаев было… всего! Пожил, брат, посрамил добрых людей… попил винца с хлебцем. Кабы не женат был да не детишки, нешь стал бы я работать! Будь она проклята, работа-то эта!.. Гнись, гнись… тьфу! с утра до ночи, как вол, а все нет ничего! Посмотришь, ей-богу, на нищего, и то завидки берут… Кой ему рожон! Настреляет за день-то кусков копеек на сорок, а то и боле — вечером в трактир… Сичас это в казенке половиночку раздавит, потом в трактир: чайку, бараночек, посидит, закусит, — все по-хорошему. А ночевать к десятскому: «давай фатеру»… А мы что, когда просвет- то видим, а?.. Не женись, брат Терешка, не советую… Жениться, брат, по нынешним временам все одно, что с колокольни прыгнуть… ей-богу!.. Врагу, то-ись, злому не посоветую!.. Будь она проклята, эта самая женитьба…
— Нам нельзя не жениться, — сказал Тереха. — Наше дело не такое… Наше дело хозяйское… А подаешь жене-то?
— Ужли нет! Все туда — в эту яму не напасешься хламу… Семь ртов! сам ты посуди: семь! по кусочку ежели, семь кусочков! По другому — четырнадцать… н-да, друг!.. Вериги несу на себе, вроде как угодник какой, ей-богу!.. Вспомнишь, как прежде жил, — продолжал он, помолчав, — сердце мрет… так вот и заноет, истинный господь!.. Жалко… Хорошо жил… Тятенька с маменькой любили меня… маменька особливо…. она-то, покойница, меня и изгадила, избаловала… Бывало: такой-сякой, миленький, хорошенький… Что захочу — давай! Тятенька-то в садовниках жили у генерала Ковригина… ну, жалованье получали, известно. И все у нас было: корова там, свинью держали… Одним словом, как люди, хорошо жили, говорить нечего…
— Меня в ученье отдавали тоже, — опять, помолчав, продолжал он: — в портные к немцу Фирару, Богдан Богданычу… Ну, коли жив, подох бы скорее, а коли помер — дери его черти на том свете… Эдакого пса не видывал я, да, похоже, и не увижу… В те поры не то, что теперь в мастерских-то, просто было!.. Теперь хозяин не моги крикнуть, а в те поры разговор был короткий! Уж и били же меня! Эх-ма!..
— Жуть! — воскликнул Тереха.
— Жуть, брат, — повторил Культяпка, — такого бою ни одна лошадь не видывала: печка одна на мне не была… Убег я. Тятенька было опять меня к немцу хотели, а я говорю: «Удавлюсь!» Маменька вступилась: «Не отдам дите»… А напрасно! Теперь вот подумаю: «Напрасно! Потерпеть бы мне… Ну, били, зато выучили бы, человека бы сделали»… Все родители виноваты: потворство это, баловство… Так ничему и не выучили… Всю жизнь теперь и треплюсь, как подол бабий… ей-богу! То за то схвачусь, то за это… Набалованный я человек… У меня и места хорошие были и жить бы, ан нет!.. водочка! Рот-то у меня дрянной. Да и ленив я… Работа эта проклятая для меня все одно, что нож вострый… смерть! Лежать бы мне вот эдак постоянно… аль идтить куда… чтобы, значит, ни конца, ни краю не было… Н-да!.. Эх-ма!.. Ну, что ж они, черти, не идут долго… Неужели их все бьют?
Он замолчал… Молчали и мы… За речкой, в поле, радуясь теплу и солнцу, не смолкая, тирликали жаворонки. В лесу трещали дрозды, где-то свистал скворец. Множество птичьих голосов неслось отовсюду… Где-то далеко куковала кукушка…
— Хорошо, братцы, — воскликнул вдруг Культяпка, — тепло… гоже! Вот бы так-то завсе полеживать, а? Хорошо богачам! Вот бы…
И, не договорив того, что хотел сказать, он прислушался и воскликнул:
— Стойте-ка!.. Идут! Во кузнец орет, его голос… Идут, верно.
XVI
Мы ждали, глядя на дорогу… Крупный разговор, ругательства с каждой минутой слышались все ближе, и вот, наконец, из лесу показались три фигуры без картузов. Впереди шел, махая руками, длинный Сопля; за ним, ругаясь и рассказывая что-то, кузнец, а сзади, понуря голову, плелся дядя Юфим.
Они шли, не видя нас, и уже миновали то место, где мы лежали.
Тогда Культяпка, все время с улыбкой следивший за ними, крикнул:
— Эй, земляки! Аль загордели? Знаться уже не хотите, а?
«Земляки» остановились и оглянулись. Увидя нас, они сильно обрадовались и свернули с дороги. Пока они шли к нам, Культяпка схватил четвертную и, подняв над головой, держал ее, весело улыбаясь.
— Есть? — вымолвил кузнец, любовно окидывая глазами бутыль, в которой плескалась водка.
— Хватит! — воскликнул Культяпка. — Ну, а вы как?
— Чай, сам видишь! — угрюмо ответил кузнец и еще угрюмее добавил, обернувшись к нам: — Вы что же это, дьяволы, убежали?..
