но это было совсем не то. Совсем не то. Возникло ощущение, что это все неправда. Шутка какая-то. Плохая шутка. Нехорошо сдавило горло, и куда-то подевался весь кислород.
Я стоял на площадке, смотрел на Костю, на водку и не знал, что сказать. Тут и говорить было нечего. И так все ясно. Шесть месяцев. В каждом месяце по тридцать дней. Всего сто восемьдесят дней. А вокруг — этот грязный, зассаный подъезд и полбутылки водки. Пиздец. Я молчал. Не мог ничего сказать. Прошло что-то около минуты. Гвоздь старался не плакать при мне и усиленно тер лицо грязным рукавом.
— К-Короче, Жека, вот такие дела у меня — сказал он трясущимся голосом. — Такие дела. И непонятно что теперь делать…
— А это все точно? — стараясь сделать голос ровнее, спросил я.
— Да хуй его знает. Может, точно, а может — и нет. Вроде, опытная врачиха. Все перепроверила. Все как надо. Просто так ведь не стали бы такое говорить, правильно?
— Да, непонятно — слабо попытался возразить я. — У нас, знаешь, эти врачи ошибаться запросто могут. Перепутали карточки, или еще что. Ну, бывает такое, знаешь. Ошиблись люди…
— Бывает-бывает. Может, с другими и бывает. А со мной — вряд ли. Тут все — пиздец! Точняк. Сто процентов. Ты бы видел лицо этой медсеструхи — извиняется как будто, понимаешь? Не надеется, а извиняется… Я — то понимаю, что она не виновата, и больница не виновата. И вообще никто не виноват, кроме меня. Но, знаешь, от этого нихуя не легче.
— Ага — глупо сказал я. — Ага… — И замолчал.
Слова тут вообще неуместны. Лучше молчать. Гвоздь вроде оправился от слез, взял водку и разлил в два стакана. Чуть выше ватерлинии.
— Давай, Жека. Выпей со мной невпадлу!
— Давай-давай, Костян. Ты че… Конечно я с тобой выпью… — попытался сказать я.
Мы выпили не чокаясь. Водка была теплая и очень горькая. Я разломил бутерброд пополам и протянул Косте. Занюхал рукавом. От рукава пахло не очень, как и от водки. Я прокашлялся и достал сигарету. Глаза уже привыкли к темноте. Водка начинала действовать.
Казалось, что подъезд превратился в пустынную комнату, а мы — серые крысы. Откуда-то сверху доносились хлопки дверей и приглушенные голоса жильцов. Дом жил своей жизнью — мы своей. Костян замахнул рюмку и помотал головой, сдерживая очередную порцию слез.
— Вот так, Жека, вот так. Теперь и не знаю, что делать. Шесть месяцев, а столько успеть всего надо — криво ухмыльнулся он. — А ведь если подумать, это нечестно, что я не доживу до шестнадцати! Всего лишь шестнадцать лет… Чертовы шестнадцать лет!
— Костян, успокойся… Дружище…
— Шестнадцать… — не слушая меня, бормотал он. — Вот что я никак не могу понять — почему я!!? Вроде, не такой уж я и плохой… Не слишком хороший, но есть и хуже… Гораздо хуже… Ты этих, со двора возьми, что они такого не сделали, что я сделал, а? Я родителей своих уважаю, в школу нормальную хожу… Никогда никого сильно не подставлял, не обижал… Я вообще, блядь, добрый на самом деле! — несильно ударил он кулаком об стену — А тут — шестнадцать лет и все. Точка.
Я молчал. Боялся что-либо сказать не так. Вообще боялся говорить. В голову пришло какое-то нелепое сравнение, типа я — священник, а Костян, как бы, исповедуется. Бред полный.
— Жека, а ты вот кем хочешь стать? — вдруг поднял он на меня свои красные истертые глаза.
— Костян, я не знаю, честно говоря. Не буду врать, я реально не знаю. Родители хотят, чтобы я деньги зарабатывал хорошие, а там, говорят, видно будет. А сам я так еще серьезно не задумывался…
— А я вот, знаешь, задумался — не дослушал он меня. — Как только узнал, так сразу и задумался. Как шок прошел. Первые полчаса в голове вообще пусто было. Никаких мыслей. Ноль. Шел от больницы, и только камушек впереди себя пинал. Так до самой остановки и допинал. Казалось, что самое важное — камушек этот допинать… — ухмыльнулся Гвоздь — А потом сел в автобус и нахлынуло. Автобус едет, а я в окно смотрю на людей и думаю, зачем они живут? Что они делают? Что они хотели делать в шестнадцать? А что, если бы у каждого из них по шесть месяцев осталось?
Гвоздь распалился и говорил все громче и громче. У меня в голове как будто помутнело. Перед глазами круги пошли.
— Ну, так вот и задумался, а кем я хочу быть? — громко продолжал он — До-о-олго думал… Остановку свою даже проехал.
— И что? — стараясь не дышать, спросил я. — Что надумал?
— А вот что я, Жека, надумал — закурил еще одну сигарету Гвоздь — все от нас ведь зависит. Все, чего хочешь — можно добиться. Жизнь-то она короткая, и проебывать ее просто так не надо. Жизнь ведь нам одна дается, неизвестно что потом будет. Может там что-то есть, ну перерождение или еще что-нибудь. А может, и нет ничего, пустота и темно. Лежи в могиле, смотри в гроба крышку и слушай, как черви тебя точат…
Я молчал и слушал. Думал. Все, что говорит Гвоздь, несложно понять, но трудно представить. Я это не представлял, не чувствовал вообще. Уверен, что пару недель назад Гвоздь тоже этого не чувствовал. Но сейчас я даже боялся посмотреть в его сторону.
— …И знаешь, я так все это прочувствовал, прямо кожей прочувствовал! Автобус едет, я в окно тупо пялюсь, а в голове как будто глобус завертелся. Все так отчетливо стало, хорошо. Пытаюсь что-то вспомнить, а одно только хорошее в голову лезет. Как я маленький там, на даче бегаю или как мы в лес с родителями ездили грибы собирать. Да, хотя бы как я с Танькой в первый раз — горько усмехнулся он. — И хочется, чтобы все так и оставалось хорошо, понимаешь?
Я неопределенно кивнул. Понимаю. Но не чувствую. Помолчали.
— А по поводу того, кем быть хочешь, что придумал? — тихо спросил я.
— В том-то и дело, Жека. В том и дело… — стряхнул он пепел — Я понял, что неважно, кем я хочу быть. Я много кем хочу быть, знаешь. Начну перечислять — до утра сидеть тут будем. Но суть в том, чтобы просто быть… Просто быть, понимаешь!!? Радоваться жизни! Каждый, блядь, моментик проживать. Жизнь — то короткая. Короткая… Это все пиздец тупо звучит, но вот так мне теперь кажется. Такие расклады… — усмехнулся Гвоздь.
— Давай еще по одной накатим — предложил я.
— Давай.
Мы выпили еще по одной. Немного помолчали. В бутылке оставалось совсем на донышке. Я приподнялся со ступенек, покрутил головой и почувствовал, что подъезд расплывается…
Наступало приятное опьянение.
Гвоздь взял водку, неопределенно потряс перед собой и разлил до конца. Вытряс последние капли в свой стаканчик, медленно закрутил бутылку и поставил в грязный угол, поближе к батарее. В этом углу постоянно стояло две-три пустых бутылки. Наши подъезды никогда не пустуют — подумал я.
— Давай, Жек, ебнем по последней, и по домам уже разойдемся — поднял он стаканчик с мутной жидкостью.
— Давай — взял я свой.
Мы глотнули. Водка была теплая и противная, но пошла хорошо. Покурили.
— Слушай, а ты родителям что-нибудь говорил? — прервал я молчание.
Гвоздь тяжело вздохнул.
— Пока нет, не говорил. Не могу придумать, что сказать. Врачиха велела на повторный осмотр с матерью прийти через неделю. А я боюсь вообще начинать эту тему! Не хочу родителей огорчать… Они такого не заслужили… — всхлипнул он. — Не заслужили, Ж-жека, понимаешь?! Растили они меня растили, а ту-ут бац такая хуйня! Как они жить-то дальше будут!!? Сеструха уже взрослая, переедет скоро в отдельную хату. И останутся они одни. О-ох-х какой же все-таки пиздец!!! — взвыл Костян и со всей силы ударил об бетонную стену кулаком. — Блядь! Блядь! Блядь! — бил он все сильнее и сильнее, пока на костяшках не появилась кровь.
— Пойдем! — вскочил он и потряс ушибленной рукой — не могу сидеть тут больше. Сейчас с ума сойду!
— Куда пойдем-то? Времени уже почти час.
— По д-домам пойдем. Проводи меня Жека невпадлу, так тошно одному идти. Доведи до дома, а то я пьяный уже в уматину, натворю чего-нибудь…
