Воротилась ли к кацапу Беспокойная жена? Не видать… Денек был серый, Ночь дождлива и бурна. Сквозь заплаканные окна Тускло светят огоньки… И, взъерошенные бурей, Приуныли хуторки. Да и на сердце неладно… Что-то втайне их мутит, Недовольны чем-то, — каждый Подозрительно молчит. Вот глядит один и видит Ночью красное пятно… Пригляделся, — у кацапа Занавешено окно. Лето целое ни разу Не подумал он о том, Чтоб к окну приладить ставень Иль заткнуть стекло тряпьем. Так зачем же занавеска? Аль кацап, хоть и женат, Позабыл семью и бога, И боится — подглядят. Вот другой глаза таращит (Он, старик, дремал весь день) И в потемках видит: кто-то Перелез через плетень. И за грядами, где бурый Хмель оборван и повис, У скамьи сошлись две тени И любовно обнялись. Хуторок не скоро понял: «Что за черт!., одни!., впотьмах!..» Подошли, — скрипит ступенька — Спичка чиркнула в сенях… Эге-ге! Дивчину вашу Не сберег и домовой… Вот каков наш астраханец! И добро бы холостой! «Ах, грехи, грехи!» И утром Проболтался хуторок… Ахнув, бросила старушка Недовязанный чулок. Видит, — внучка в новых бусах, И с нечесаной косой… «Ах, такая ты, сякая! Что ты сделала с собой!..» Внучка вспыхнула, бормочет: «Я ли первая грешна!..» — То-то будет ад кромешный, Как воротится жена!.. Хуторки видали виды, Знают, правдой дорожа, Что такой любви с похмелья Недалеко до ножа. И глядят уже сердито Друг на друга хуторки, Старикам такие шашни, Очевидно, не с руки… Иногда, назло им, ночью Тут такая тишина, Так ярка в холодном небе Одинокая луна; Так роса блестит на серых Паутинках лебеды,
