Несколько раз я видел Надин издали, однако приблизиться не решался. Она похудела, румянец сбежал со щек, а глаза как бы выцвели и совсем не походили на два голубых озерца. Но Надин не утратила изящества и той неброской красоты, что отличает истинных женщин. Мне бы подойти, утешить, сказать слова, что рвались из души. А за ее спиной незримо стоял капитан Боярышников. Не тот, которого я знал прежде, — свирепый, беспощадно гоняющий молодых солдат мужлан, потакающий «дедам» и ни в грош не ставящий свою юную жену, а совсем другой человек — командир, рискующий собой, чтобы спасти необстрелянных сопляков. Если бы не его умение, мужество, смелость, доходящие до дерзости, лежать нам навеки в том проклятом ущелье.
Вот какая переоценка ценностей произошла в моей башке, перевернув прежние представления. Это и стало главной причиной, почему я не мог тайком пробраться ночью в наполовину опустевший семейный блок Боярышниковых. По отношению к ротному, находящемуся в госпитале, это было бы настоящим предательством.
Мысли улетели так далеко, что голос командира полка не сразу вернул к действительности. А Гривцов, продолжая сокрушаться по поводу потерь нашей роты и критического состоянии ее командира, между тем воскликнул.
— И надо ж было такому случиться как раз накануне ранения Боярышникова! Ему вызов в академию пришел. Принят! Вступительные экзамены капитан еще до отъезда в Чечню сдал.
— Он поправится! — горячо проговорил я, потому как от всего сердца желал ротному только хорошего. — Вот увидите!
— Дай-то бог! — подал голос сопровождавший Гривцова старший лейтенант. — Медицина, конечно, не все может, но силы человеческие беспредельны…
Как всегда неожиданно, словно чертик из коробочки, в палату влетел Шелест. Козырнув полковнику, спросил:
— Как он?
— Оклемался малость, — добродушно ответил Гривцов. — Жить будет! К вашему сведению, он у нас отныне кавалер медали «За отвагу»!
— Вот как? Это замечательно! Прими, Костя, самые сердечные поздравления. А теперь, если разрешите, товарищ полковник, перейду к делу.
— Скор ты, капитан. Дал бы парню чуток поправиться.
— Время не терпит, товарищ полковник. Преступление быстрее раскрывается по горячим следам. — Шелест снова обернулся ко мне: — Кто тебя так, Костя, знаешь?
— Еще бы! Я за ним следил. Он меня по всему лагерю таскал…
— Представляю, как новоиспеченного следака за нос водили, — усмехнулся следователь.
— Ладно тебе, капитан, — укорил Гривцов. — Солдат старался, поступил совершенно правильно. Это твоя забота была, а не его.
— Не отрицаю, — хмуро отозвался Шелест, явно оправдываясь. — Только осторожней надо было…
— Пустое дело — после драки кулаками махать, — пробурчал Гривцов. — Ты, солдат, прапорщика Столбуна преследовал. Так?
— Постойте, — воскликнул следователь, — завскладом знает, что Иванцов жив?
— Вряд ли, — отозвался доктор. — Медики не болтливы. Но в курсе, конечно, патрульные, которые Иванцова принесли. Так они уже сменились и пошли спать.
— Тогда вот что… Разрешите, товарищ полковник, вызвать сюда прапорщика Столбуна.
— Зачем?
— Якобы на опознание трупа…
И Шелест выложил план, основанный на психологической для Столбуна внезапности. Гривцов одобрительно кивнул.
Прапорщика на сей раз нашли быстро. Он был на складе и, конечно же, ни о чем не подозревал, уверенный, что все сделано чисто. Посыльный привел его в лазарет. Очутившись в соседней «палате» перед командиром полка и следователем, Столбун возмущенно спросил:
— Почему я, товарищ полковник, должен опознавать труп какого-то солдата?
— Потому, уважаемый ветеран, — ответил за Гривцова Шелест, — что очевидцы, бывшие на складе, показывают: вы видели Иванцова последним. И даже беседовали с ним.
— Я сделал солдату замечание за неверную укладку оружия, — ответил прапорщик. — Лентяй был редчайший!
— Почему был?
Столбун молчал, он, видимо, был ошарашен.
— Да, да, прапорщик, почему вы употребили прошедшее время? — спросил Гривцов.
— Но меня ж… вроде на опознание кликнули? — растерялся Столбун.
— Как полагаете, кто его убил? — в упор спросил Шелест.
— Не я… — тоном затравленного человека ответил заведующий складом.
— Почему? Опасных свидетелей всегда убирают.
— Что вы городите, товарищ капитан, — выкрикнул прапорщик.
— Вы его последним видели. Так? И больше, утверждаете, не сталкивались?
— Никак нет, товарищ полковник. Клянусь!
— А сам Иванцов утверждает обратное.
— Как сам?
— А вот так! — Шелест откинул ткань, отгораживающую мою «палату».
— Не может быть! — Столбун попятился. — Мне ж сказали… Я ничего не знаю. Я ничего не хотел.
— Хотели, Столбун, — насмешливо заметил Шелест. — И еще как!.. Только не вышло. Не похоронили вы Иванцова.
— Напраслину возводите! — взвизгнул завскладом.
— Прекратить истерику, прапорщик, — оборвал Гривцов. — Наберитесь мужества посмотреть правде в глаза… Это он вас бил, Иванцов?
— Точно, товарищ полковник! — отчеканил я, забыв про боль и с ненавистью глядя на эту гниду, так долго ходившую в заслуженных ветеранах полка. — Именно он!
— Врешь, сука! Я бы тебя… — захлебнулся от крика Столбун.
— Руки коротки, — бросил Шелест. — Сколь веревочке ни виться, а концу быть.
Столбун рванулся к кобуре, намереваясь выхватить пистолет, но Шелест точным ударом в живот согнул прапорщика пополам и заломил за спину руки.
— Ты арестован, гад! — рявкнул он. — Наконец-то схватили тебя с поличным!
— Старший лейтенант, отберите у прапорщика оружие, — приказал Гривцов. — И на гауптвахту его. Быстро!
Через день врач разрешил мне вставать, а затем выходить из палатки. Этим нельзя было не воспользоваться. И хоть голова гудела, как церковный колокол, а онемевшая левая рука покоилась на перевязи, я отправился погулять. Первым делом решил разыскать капитана Шелеста. Хотелось поскорее узнать, как подвигается следствие после ареста Столбуна.
В штабе полка, как сказал помощник дежурного, следователь нынче не светился. В батальоне капитана тоже никто не видел, как и в автопарке, где обычно стояла его машина. Я грешным делом подумал: не укатил ли следователь восвояси? Дело закончено, бери шинель — иди домой. А что с рядовым Иванцовым не попрощался — велика важность! Он ему не сват, не брат. Помогал малость, бумагу марал, совался в разные дырки, не спросясь, за что регулярно получал по носу… И до того обидно стало, что на глаза навернулись слезы.
Вконец расстроившись, я потащился в лазарет. Солнце уже присело на остроконечный венец гор. Желанная прохлада потихоньку вытесняла дневную жару. От «зеленки» потянуло ветерком, отчего дышать стало легче. В минорном настроении я прошел мимо оборудованной против медсанчасти курилки, не обратив внимания на одинокую фигуру. И вдруг меня окликнули:
— Что, Костя, зазнался? Своих не признаешь? — На скамейке сидел капитан Шелест.
