Но, с другой-то стороны, не получалось изобрести вообще никакого — чтобы рассказать Вере про Алёшу.
И Вику посетило наитие. Она решила сообщить, что с ней вступают в контакт души усопших. Это всё равно был определённого рода риск, выдавать себя за медиума, но в рукаве таился козырной туз: Балабанова никому и никогда не рассказывала, что хочет усыновить ребёнка. Правда, хотела Вера девочку, и у Вики внутри всё изморозью покрылось, пока она медленно тянула руку с фотографией, пока подруга надевала очки, пока всматривалась в не слишком удачный, не совсем чёткий снимок.
Если бы Вика не отдала своего малыша в детский дом.
Если бы Вике хватило смелости забрать его.
Если бы Вика не была такой дурой…
— Вика…
Она вздрогнула и рывком обернулась к подруге.
Узнала!
Вера узнала её!
— Вика была… замечательным человеком.
Волна счастья откатилась, не добрызнув ни капли на раскалённую Викину душу.
'Ариадна' глухо застонала, упираясь лбом в сжатый кулак.
— Да. Вика была… замечательным человеком. И очень тебя любила, Вера. И любит до сих пор. И жалеет, что так редко тебе говорила об этом. И вообще, много о чём жалеет… и прожила бы всю свою жизнь иначе, выдайся шанс. Но не жалеет и никогда не пожалеет, что дружила с тобой. Ты тоже замечательный человек, Вера.
Вика буквально чувствовала, как осыпается под ногами песок, увлекая в лавину то ли признания — Вера! Это же я! — то ли беспамятства, так сильно сжимала виски боль.
Назвать её 'адской' язык не поворачивался даже мысленно: слишком уж реальными оказались все те вещи, в существование которых никогда не верили три подруги, студентки ГИТИСа.
— Вам… тебе нехорошо? — участливо потянулась к Токмаковой-Ермолаевой Вера.
— Да нет… всё в порядке, — вздохнула Вика.
Конечно, в порядке. Что может случиться с человеком, который и без того уже умер?
Вера металась по квартире, хватала одно, другое, переносила с места на место … Вика наблюдала со стороны, не вмешиваясь. Такси уже стояло у подъезда, и надо было поторопиться, но…
Не вмешиваться. Балабанова из тех, кто при подстёгивании только замедляется.
Итак, до Омска лететь не более трёх часов. Значит, есть шанс уже к вечеру встретиться с Артуром и Серёгой, узнать, как дела у них — и продумать детальный план дальнейшего освобождения Алёши от флауэрских захватчиков. У них будут целых пять дней на всё про всё…
Наконец, Вера собралась.
— Я готова, — сообщила она с тем особым выражением на лице, с каким выходила встречать злостных конкурентов.
— Тогда в Домодедово, мы должны успеть на самолёт…
— О нет! — позеленела и пошатнулась Вера. — Мне нельзя самолётом!
Вика застонала.
Она совсем забыла: Вера не летает! Она от поездки в Нью-Йорк отказалась, потому что через Атлантику поезда не ходят!
Что делать? Как быть? Ведь Вика влезла в Интернет и заказала билеты на рейс Москва-Омск от 'эйерлайна'!
— Ариадна, я уже заказала нам билеты, нам на Ярославский вокзал, поезд Москва-Чита, ехать будет без одного часа двое суток…
Шустро, однако! Вика закрыла лицо ладонями и по стенке сползла на пол.
…и останется у них три дня на всё про всё. И то при условии, что Артур и Серёга будут делать хоть что-то там, в Ухтомске, уже сейчас.
— Ряд колдобин от города к городу называют красиво — дорогою! — щедрым жестом обводя окрестности, процитировал телек Серёга.
Артур поморщился:
— Где ты видишь тут — город?
— Ну а это чего? Не город тебе, что ли?
В уютной ложбинке между холмами как стайка мухоморов сгрудились кирпичные домики, окружённые буйными садами частных домов. Чуть поодаль, на склоне, выстроились в ряд бледные поганки блочных девятиэтажек. Целых пять!
Вот она, Россия-матушка, во всей её красе.
Мужчины — вернее, супруги Миллер — поочерёдно вздыхали.
Водитель-азиат высадил их на каком-то перекрёстке, где местами заасфальтированные колдобины под косым углом пересекались с колдобинами грунтовыми, пробурчал что-то вроде 'гаситиница тута' и со всей доступной на такой дороге скоростью рванул назад в Омск.
— Ну и где она 'тута'? — возмущённым сопрано ехидно пропел Артур-Вирджиния.
— А я её, кажется, вижу, — мрачным тенором отозвался Серёга.
Проследив за перстом указующим, Артур от души хлопнул себя по лбу и сел на свой чемодан.
Прямо перед ними стоял приземистый одно-двухэтажный домик, дощатый, серый, с просевшей односкатной крышей — это из-за неё слева в домике было два этажа, а справа всего один. По центру над узкой покосившейся дверью, выкрашенной свежей зелёной краской, висела аккуратно прокрашенная всё той же краской вывеска: 'ГОСТИницца'.
— Это они чё, себя под Ниццу, что ли, маскируют? — со скрипом почесал затылок Серёга.
— Угу. Дорогие гости, на самом деле тут не Ницца, но, согласитесь, местами похоже.
— Пошли, что ль, заселяться?
— Угу… — внезапная мысль подкинула Артура аж на полметра в воздух. — Стоп! Мы можем читать по-английски!
Серёга умилённо сложил руки перед грудью:
— Какое шикарное открытие! Мне кажется, или это из-за него мы улетели в кювет?
— Нет! Серёг! Вспомни! На каком языке мы с тобой говорили про конезавод?!
Серёга ещё раз поскрипел мозгами и с натугой проговорил:
— We spoke English… Е…! Артур! Мы реально спукали по-инглишу!
Артур нахмурился:
— Can you supervise it? [2]
Серёга напрягся и выдал:
— Probably, I can [3] … Блин, про баб ли! Артур! Я всё грёбаное школьное детство учил этот самый инглиш и получал свои законные пары и колы! А тут — нет, стоило умереть тогда, чтоб англичанку напугать, пробабли!
— Да хоть про баб, хоть про девок, — пробормотал 'Вирджиния', прохаживаясь перед спутником и массируя подбородок. — Хоть про девок, — повторил он и остановился. — Нам надо помнить, что мы можем говорить по-английски и как можно чаще вставлять английские фразы, вроде как забыли, как это по- русски.
Лавров радостно заржал — видимо, уже входя в роль владельца конезавода, многое перенявшего от своих четвероногих любимцев:
— Да-да-да, точно! Я хочу to drink hundred gram of vodka, простите, забыл, как это по-русски… о-сто- гра-ми-ца!
'Вирджиния' скромно потупила взгляд:
— Смотри, как бы я не начал… начала говорить всем, что I want to kill the husband — и радуйся, что не по-русски, а то вдруг кто поймёт и поможет хрупкой женщине исполнить мечту!
— Э, э, э! — всположился Серёга. — Ты мне это! Не шути, дорогая! А то я устрою тебе насилие в
