движущихся по равнине к Красному кряжу — неровной гряде вулканического происхождения. Сквозь рев реки до него изредка доносился лай Страха и еле слышное блеяние овец.
Когда наконец рассвело, берег отодвинулся еще дальше. Чарльз и раньше с трудом проплывал лишь несколько метров, и теперь он знал, что не сможет побороть бешеный поток желтой воды, несущий трупы овец, сучья и вырванные с корнем деревья. Он вспомнил о Джоке и туземцах: сумели они вовремя добраться до пастбищ и угнать баранов? Иенда сильно пострадает от наводнения, но все же ему удалось спасти большую часть стада с островов. Чарльз с гордостью думал об этом.
А вода в реке все продолжала подниматься, она кипела и пенилась в каких-нибудь двух метрах от сука, на котором устроился Чарльз. Дерево сотрясалось под напором воды, подмывающей его корни. Неужели оно не выдержит и рухнет, а вместе с ним рухнет в пучину и он? — с ужасом думал Чарльз. День уже клонился к закату, и теперь он подсчитывал, как долго сможет еще продержаться на этом суку под лучами палящего солнца, совсем обессиленный от жажды.
Он убеждал себя, что было бы безумием напиться грязной воды, бурлившей вокруг. Она отравлена трупами животных и смешана с навозом. Наверняка подцепишь тиф. Чарльз пытался жевать белую кору дерева, но от едкой горечи ему захотелось пить еще больше. Для чего терпеть эти муки, если конец неминуем? Не лучше ли просто броситься в воду и прекратить страдания?
Все неотступнее терзало его желание покончить с собой. Он пропел все песни, какие только знал, чтобы избавиться от наваждения, но назойливая мысль, словно овод, не давала ему покоя: не лучше ли броситься в реку и разом кончить со всеми мучениями? Нет, нет, он не поддастся. Он умрет непобежденным. Просто солнце напекло ему голову, и мрачные мысли так и одолевают его.
И все-таки он никак не мог от них избавиться. Ему представлялось, что река уже несет по течению его отвратительно распухшее тело. Неужели ему суждено умереть так? Он боролся с одолевавшими его кошмарами, упрямо сопротивлялся — ведь завтра река может войти в берега, и тогда он рискнет переплыть ее.
Помощи ждать неоткуда, кто станет его искать? Уж конечно, не Пит, отсыпавшийся после попойки в Мьюрри. И не Джок — у него работы по горло, он перегоняет скот в двадцати милях отсюда, у нижних загонов. Никто и не вспомнит о «несчастном слюнтяе», не побеспокоится о нем. Все будут думать только об овцах, о том, чтобы уберечь их от наводнения.
Да и кому придет в голову, что он спасается здесь, на дереве, над грозно бурлящей внизу рекой.
А мистер Гулд и мисс Мэри, должно быть, вовсю веселятся в Вилландре. Чарльз мог даже представить, чем они заняты сейчас: старик, наверное, засел за бридж, а Мэри играет в теннис и отчаянно флиртует с молодыми людьми, приглашенными отпраздновать рождество в Вилландре.
«И почему я, Чарльз Вуд, должен платить за них жизнью?» — пронеслось в его затуманенном мозгу…
Так прошло два дня. Два дня сидел он на дереве, обхватив ствол руками, без пищи, без воды, а солнце нещадно палило. Как он сумел удержаться на дереве, он потом и сам не понимал. Он уже терял сознание, у него помутнело в глазах, когда старая Мэтти нашла его. Верхом на лошади она переехала через поток и остановилась у дерева.
Она уговорила Чарльза спуститься вниз и довериться лошади. А когда он сел верхом, Мэтти ухватила лошадь за узду, нашла брод, вывела лошадь на берег и повела дальше через равнину, которая была еще залита водой. Как только они достигли кряжа, Чарльз соскользнул с седла и повалился на землю. Мэтти устроила привал, развела костер, накормила Чарльза и дала ему выспаться.
Первое, что он увидел, открыв глаза, было склоненное над ним темное лицо туземки.
«И я подумал, что никогда в жизни не приходилось мне видеть такого прекрасного лица, как лицо этой старой женщины, доброе и задумчивое, — спустя неделю писал Чарльз матери. — Видно, она сама хотела позаботиться об овцах, что паслись на островах, но я ее опередил. Тогда она оседлала лошадь и поскакала за мной в Мьюрри. Услышала, как лает Страх, перегоняя овец к хребту, увидела мою лошадь с оборванными поводьями, догадалась, что со мной случилось какое-то несчастье, и поехала меня искать. Никто обо мне и не вспомнил, а если бы и вспомнил, то было бы уже поздно. Но Мэтти все знала — и то, что река разольется, и что надо спасать не только овец, но и меня.
Вот так-то я отпраздновал рождество в Иенде, дорогая. Мистер Гулд утверждает, что если бы я не спас маток с ягнятами и не предупредил Джока, Иенда бы разорилась. И еще я изменил свое мнение о туземцах. Как только мог я считать старую Мэтти отвратительным, безмозглым существом?»
ЙОРИМБА
Полевые цветы да камни — вот и все, что получила мисс Присцилла, купив пол-акра земли на склоне холма. Старый белоствольный эвкалипт и несколько тоненьких молодых деревцев тянулись к небу.
В миле от участка шоссе поворачивало в горы, но мисс Присцилла проложила от него дорогу сквозь заросли кустарника. На севере и на юге амфитеатром высились горы, густо поросшие лесом и окутанные голубой дымкой. А со склона холма открывался вид на широкую равнину, прорезанную серебряной нитью реки. Вечером на горизонте ожерельем сверкали огни города.
Мисс Присцилла была в восторге от своего приобретения. Она говорила, что всю жизнь мечтала вот о таком собственном уголке в горах, где она могла бы проводить праздники и воскресенья, а когда состарится, жить постоянно.
Уже немало лет мисс Присцилла Теббат работала учительницей в пригородной школе. Молодость прошла, мисс Присцилла расплылась, в ее голубых глазах появилось усталое выражение. Теперь уже было ясно, что она обречена на одиночество.
Она выросла в Центральной Австралии, где на плоских песчаных равнинах все леса были выкорчеваны, чтобы освободить место для пшеницы, и лишь узкие полоски сухого кустарника окаймляли поля. Мисс Присцилла с радостью оставила эти места; люди здесь трудились в поте лица, обрабатывая землю и выращивая хлеб. А мать ее не только работала в поле, но еще держала коров и разводила птицу, чтобы иметь хоть немного лишних денег.
Да, у матери была нелегкая жизнь: тяжелая, нудная работа на ферме, бесконечные засухи, заботы о детях… Мисс Присцилла не могла понять, как это матери при этом удалось сохранить доброе, веселое расположение духа.
Мисс Присцилла была старшей из детей и первой покинула родной дом. Три ее сестры вышли замуж и жили в соседних городках, неподалеку от фермы. А Сэм, единственный сын, остался дома, чтобы помогать отцу.
Мисс Присцилла рассказывала, что старику, видно, не очень-то хочется передавать бразды правления Сэму. Ведь он своими руками поднял целину у Веселых Озер и теперь все еще продолжал корчевать пни и обрабатывать землю, сеять и собирать хлеб так же усердно, как прежде.
Когда ферма сможет обходиться без «припарок» — так называл отец ссуды в банке, — он передаст ее Сэму, объясняла мисс Присцилла. Но старику приходилось вести непрестанную борьбу, лишь бы только выплатить проценты по закладным — засухи и падение цен на пшеницу не позволяли ему выполнить свое обещание.
— У себя на участке я построю домик, — говорила мисс Присцилла. — Вот будет чудесное местечко для отца с матерью на старости лет! Пусть все здесь останется как есть, — в первобытном состоянии. Я не срублю ни единого дерева, не сорву ни одного полевого цветка. Тут нечего будет делать — только отдыхать.
Домик был построен за несколько месяцев, как раз перед самой войной. Мисс Присцилла самым старательным образом спланировала все и обставила дом так, чтобы можно было без труда содержать его в порядке. Правда, она все же до блеска натирала полы и сделала на качалки и шезлонги пестрые, яркие подушки. Но на окнах не было занавесок, и каждое из них служило как бы рамкой для того или иного пейзажа — поросших лесом холмов или широких светлых равнин, раскинувшихся у подножия далеких
