— Со мной все в порядке. Наверно, просто голова закружилась или еще что-нибудь…
— Доктор велел вам лежать, вечером он снова заедет, — сказал Рей.
Одри решила, что он шутит, и встала с постели.
— Кости целы, — заявила она и выпрямилась.
Но лицо ее перекосилось от боли.
— Ушиблась немного и перепугалась. Вот и все. Фунтов шесть абрикосов испортила, Рей.
— Черт с ними, с абрикосами! — ответил Рей.
— Пустяки, нечего волноваться. — Одри напрягла все силы и пошла к двери. — Я иду в сад.
Она добралась до двери и ухватилась за нее, но тут все закружилось и поплыло у нее перед глазами.
— Пожалуй… лучше не идти, — помедлив, произнесла она слабым голосом. Рей помог ей лечь обратно в постель.
— Не беспокойтесь, дорогая, — мягко сказал он. — Я сделаю все сам. Сегодня ночью отвезу абрикосы. Все, что вам нужно, — это отдохнуть немного, и через день-два вы поправитесь.
— Хорошо, — едва слышно прошептала Одри.
Целую неделю Одри могла только лежать и смотреть, как Макнелли и обе женщины собирали абрикосы в саду. Когда она пробовала встать, голова начинала кружиться и ноги подгибались. Рей следил за сбором и упаковкой. К тому времени, как она выздоровела, он успел отвезти на рынок все абрикосы и часть ранних персиков.
Никто не был удивлен больше самой Одри, когда после сбора урожая в том же году она вышла замуж за Рея. Как это случилось, она так никогда и не могла до конца понять. Ей ясно было одно: Рей — малый упрямый, а она испытывала чувство благодарности к нему за любовь и желание жениться на ней. Он сумел стать для Одри необходимым во многом и убедил ее, что возраст — это не число прожитых лет, а жизненный опыт.
Некоторое время в их семейной жизни все шло хорошо.
О том, чтобы Рей бросил службу или Одри изменила свой образ жизни, не было и речи. Он по- прежнему работал в газете: большую часть субботы и воскресенье проводил, работая над книгой или стихами. Одри же пахала, подрезала деревья, опрыскивала сад, доила коров и проклинала кур, которые из благоустроенного птичника удирали класть яйца в люпин или в высокую траву на пастбище.
Совместная жизнь устраивала обоих — оба были довольны, радовались товарищеской независимости своих отношений, нежности чувств. Покоренная Одри досадовала на Рея за его власть над нею. Его сдержанные остроты порождали в ней ощущение собственной неполноценности. Счастье, которое он принес ей, подобно бурной, неотразимой мелодии, вызывало в ней противоречивые чувства. Ей хотелось быть веселой, кокетливой, привлекательной, хотелось иногда побездельничать с Реем. И в то же время она упорно и цепко держалась за свою работу в саду, за свои укоренившиеся привычки, сохранила резкость манер и при посторонних разговаривала с Реем как с чужим.
Он понимал происходящую в ней борьбу и посмеивался над ней.
— Ты не можешь мне простить то, что я вторгаюсь в твою жизнь, заставляю тебя краснеть, что я тебе немного нравлюсь, правда, дорогая?
Одри сознавала свое смятение. Не только как муж — ее муж, но и как некая сила, вошедшая в ее бытие, Рей поколебал и перевернул ее сложившиеся взгляды на все: на музыку, литературу, религию и политику. Жизнь ее никогда еще не была такой волнующей, удивительной, восхитительной.
Как приятно было бы смотреть на вещи проще, дать волю своему стремлению к счастью с Реем! Но она не создана для этого, говорила себе Одри. Она воспитана в недоверии к экстравагантности чувств.
Бережливость, осторожность, расчетливость она всегда считала главной добродетелью. Она никогда ничего не делала, не рассчитав предварительно, каковы будут последствия, — последствия для Одри Ирвин, для ее спокойствия и благополучия. Принесет ли ей пользу, или урон малейшее одолжение, сделанное ей кем-либо, или услуга, которую она окажет другому. «Надо быть осторожной, если хочешь как-то пробиться в этом мире», — думала она.
Рей начал полнеть, он любил возиться в саду, хотя больше разговаривал, чем работал, как отмечала Одри. Вскоре ему уже стоило большого труда заставить себя съездить в город; писать он стал только изредка, когда находило вдохновение.
«Он толстеет и слишком уж слушается жену!» — посмеивались друзья.
Они целыми стаями слетались в «Нанью» на воскресенье и на праздник, чувствуя себя как дома и принимая Одри как стихийное бедствие или другое необъяснимое, но неизбежное явление природы. Они относились к ней, в общем, по-дружески, считая, что Рей поступил хорошо — и для себя и для друзей, — женившись на обеспеченной женщине с домом в деревне, куда они могут приезжать, когда им заблагорассудится.
При первом их посещении Одри сумела быть любезной и очаровательной. Она кормила друзей Рея заливным из цыплят, тутовыми ягодами со сливками, предоставила им веранду для танцев, проводила гостей на реку купаться при лунном свете, устроила удобно на ночь. Ее немного беспокоило то, что ее гостеприимство они принимали как нечто само собой разумеющееся и что так продолжалось весь летний сезон; они завели привычку собираться в «Нанье» так, как будто ферма принадлежала им; являлись в любое время дня и ночи, затевали стряпню и мытье посуды когда им вздумается, располагались на ночь на веранде или на диване в столовой.
Сначала все шло очень весело и приятно; но среди друзей Рея было слишком много молодых и хорошеньких девушек, и это беспокоило Одри. Видеть, как они бродят вокруг, завладев и Реем и садом, словно и то и другое их собственность, было свыше ее сил. Одри одинаково негодовала и при виде того, как гости беззаботно целуют Рея, и наблюдая, как они срывают недозревшие персики и бросают их недоеденными.
— Не хлопочите для нас, Одри, — говорили они. — Пусть вас не беспокоят наши неожиданные приезды, вот как сейчас. Нам ведь немного надо, мы сами о себе позаботимся.
— Надоели мне эти гости, — сказала однажды Одри Рею. — Мне не нравится, когда весь дом полон спящих людей и в кухне творится бог весть что.
— Да, это уже чересчур, — согласился Рей. — Но они считают тебя такой славной, и мне так приятно похвастаться тобой, родная!
— Все равно это надо прекратить, — сердито сказала Одри. — Если на всю ночь заводят патефон, я не могу спать и на другой день не могу работать как следует.
Она не хотела командовать Реем, выглядеть скупой в его глазах, не хотела, чтобы он почувствовал себя ненужым в сложившемся укладе ее жизни.
В конце года рынок оказался заваленным фруктами; сбор и упаковка поздних абрикосов не окупались. Одри пришлось просто раздавать их поселенцам, и она чувствовала себя несчастной. Она часто заговаривала о дороговизне жизни и о том, что необходимо сократить расходы.
— Я выращиваю фрукты не для развлечения и не для того, чтобы кормить поселенцев и твоих друзей, — с раздражением сказала она Рею.
— А почему бы и нет? — заметил он.
— Не остри, — отрезала Одри. — Сад должен окупать себя.
— Не вижу в этом необходимости, — произнес Рей, аппетитно зевнув. — Тебе ведь не приходится беспокоиться о платежах, об уплате процентов по закладной, как тем горемыкам из поселка. Ферма — твоя собственность. И на жизнь тебе хватит, даже если ты палец о палец не ударишь.
— Не в этом дело, — настаивала Одри. — Я стала садоводом и должна добиться успеха!
— Профессиональная гордость и все такое прочее, — насмешливо произнес Рей. — Но не забудь, что у тебя есть муж, который должен заботиться о тебе, дорогая. На худой конец я всегда заработаю нам на корку хлеба.
— Если рассчитывать на твой заработок, с голоду помрешь, — со злостью ответила Одри; ей уже хотелось испортить ему настроение.
Рей молча посмотрел на нее.
— Что ж, если ты так думаешь, мне тогда, пожалуй, лучше смотаться отсюда, — сказал он и
