— Тома Риджа грозятся согнать с фермы, мисс Ирвин, если до конца месяца он не уплатит проценты по закладным, — сказал как-то Макнелли в конце зимы.
Ее так и не привыкли называть миссис Глисон.
После медового месяца Одри, как и надлежит солидной замужней женщине, возражала против того, чтобы ее называли «мисс Ирвин»; но теперь ей нравилось, что Макнелли и другие по-прежнему обращаются к ней как к «мисс Ирвин», приятно было думать, что она сохранила свою свободу, невзирая на это кратковременное замужество.
— Они не смеют! — воскликнула Одри. — Они не могут отнять у человека землю, которую он сам расчищал и обрабатывал, за которую он уже внес столько денег!
— Почему бы вам не вступить в «Прогрессивную ассоциацию» и не сказать, что вы думаете? — спросил Макнелли.
— Конечно, я вступлю, — ответила Одри. — Ничего подобного я никогда не слышала, это возмутительно! Вышвырнуть из дома человека с женой и восемью детьми только потому, что сейчас цены на рынке стоят такие низкие, что даже не покрывают затрат. Том Ридж показал, что можно сделать с этим проклятым болотом голыми руками, если настойчиво и упорно работать…
В день, когда ожидалось выселение Риджей, садоводы и фермеры из близлежащих местностей собрались на участке Тома. Мужчины и женщины, дети — почти сто человек. Мисс Ирвин была среди них.
Когда судебные исполнители в сопровождении конного полицейского прибыли на ферму, им пришлось силой пробиваться сквозь толпу. Как только они попытались войти в дом, началась драка. Полицейский врезался в толпу женщин и детей.
— Стыдитесь, мистер Мэрфи! Пусть уж банк сам делает свое грязное дело! — раздался голос мисс Ирвин.
Мистер Мэрфи послушался и ретировался. Судебные исполнители, люди местные, последовали за ним. Говорили, что у них и не было охоты участвовать в этом деле.
— Поразительно, как быстро борьба против выселения заставила мисс Ирвин выползти из ее раковины! — удивлялись местные сплетники.
Кому бы ни угрожало выселение, она возглавляла кампанию отпора. Стала казначеем комитета защиты, собирала деньги, устраивала поездки в город и соседние районы. Макнелли заявил, что она прирожденный организатор.
Но однажды утром на заре Тома Риджа с семьей все же выселили. Неожиданно нагрянули судебный исполнитель и десятка два полицейских, присланные из города, и захватили поселенцев врасплох. Тома Риджа арестовали за сопротивление полиции и увезли в тюрьму, находившуюся в городе, в двадцати милях от поселка. Всю мебель погрузили в машину и вместе с миссис Ридж и детьми отправили в город, прежде чем кто-либо успел узнать об этом.
Мисс Ирвин пришла в ярость. Она поехала в Три Мили (так назывался городок) и привезла миссис Ридж с детьми в «Нанью». Одна из младших дочерей была больна, а миссис Ридж ждала девятого ребенка.
Мисс Ирвин взяла на себя хлопоты по отправке в столицу делегации, которая должна была побывать у министра земледелия и у члена парламента — представителя их округа. Именно тогда она снова встретилась с Реем и забыла о своем решении никогда больше не разговаривать с ним. Он обещал поднять кампанию в прессе по этому делу и добился того, что волна возмущения всколыхнула самые различные слои населения. Тома Риджа пришлось освободить, ему вернули ферму. Дела о выселении других поселенцев были прекращены.
В ту весну мисс Ирвин потеряла много времени, а надо было обработать сад. Макнелли и другие соседи помогли ей вспахать землю, подрезать деревья в «Нанье», пока Одри в городе вела переговоры с членами парламента и журналистами.
Лето пришло рано, неся с собой теплые ясные дни. Вместе с теплом вскоре после освобождения Тома Риджа в «Нанью» приехал муж мисс Ирвин, как называли Рея за глаза. Он вернулся домой — это было совершенно очевидно. Ходил по ферме, помогал везде, где требовалась его помощь. Сплетники начали объяснять друг другу, что-де слухи о ссоре мисс Ирвин с мужем и предстоящем разводе оказались ложными. Рей помогал собирать и упаковывать ранние абрикосы. Каждое утро он ездил на грузовике с фруктами на рынок, заходил в какую-нибудь редакцию, оставляя там стихотворение или очерк, и возвращался к обеду домой.
Хороший выдался сезон. Цены на абрикосы высокие, первый урожай почти собран. Одри, поставив на землю ведро с фруктами, остановилась вечерком на минутку поболтать с Макнелли.
— Ну, видно, мне ниспослано благословение, мистер Макнелли! — воскликнула Одри, окидывая взглядом густую листву деревьев. — Урожай и без того хорош, и даже то упрямое дерево дало плоды!
— Да, да! — Глаза старика блеснули. — Я заметил, его соки ожили.
— Может быть, пожар как-то помог?
— Может быть, и так, — согласился старик. — Но я на пробу привил ему ранний «ньюкаслский» сорт. Вы были так заняты борьбой против выселений, что не заметили. Да и Риджи тогда еще жили у вас. И хлопот у вас было по горло с болезнью миссис Ридж, с ее ребятишками и всякими прочими делами!
Одри улыбнулась в ответ на его проницательный, лукавый взгляд.
— Знаете, мистер Макнелли, это дерево всегда напоминало мне самое себя.
— Странен мир… — задумчиво произнес старик. — И самое странное в нем то, что никто из нас не может жить в одиночку: ни мужчина, ни женщина, ни дерево.
— Пожар и выселения показали мне это, — как всегда, напрямик сказала Одри.
Рей обнял ее.
— Я загоню твоих коз, Одри, — нараспев произнес он. — И утром принесу поэму и цветы к тому дереву — в знак благодарности.
НГУЛА
Спотыкаясь и пошатываясь, старик брел по песчаной тропинке. Она извивалась по отлогому склону холма, поросшего редкими кустами терновника.
Мэри встретила его, возвращаясь с работы из близлежащего городка. Старик окликнул ее. Мэри остановилась, и он, устало волоча ноги, подошел к ней. Толстый слой красноватой пыли покрыл его торчащие из ботинок пальцы со сломанными ногтями, и Мэри догадалась, что он идет издалека.
— Нгула! — воскликал он. — Миссис, вы не знаете девушку по имени Нгула в туземном поселке?
— Никогда не слыхала о ней, — ответила Мэри и пошла своей дорогой.
Была суббота, и Мэри торопилась домой. Она поднималась по тропинке в гору с туфлями в руках, тяжело ступая босыми ногами, склонив гибкое тело под тяжестью сетки, полной мяса и овощей для воскресного обеда. Это была женщина лет сорока в хорошо сшитом платье из цветного ситца. Отвечая на взгляд старика, она подняла на него свои красивые карие глаза туземки; однако волосы ее были красновато-коричневого цвета, а кожа слегка отсвечивала желтизной.
Мэри поняла, что старик — чужой в этих местах; отбившись от какого-нибудь из племен, остатки которых рассыпаны по всей Австралии, он забрел в туземный поселок, расположенный на дальнем склоне холма. Это было прибежище отщепенцев его народа и ее — людей смешанной крови, которых также считают туземцами.
Мэри держалась в стороне от буйной пестрой компании, осевшей в поселке, хотя и была в дружеских отношениях со старшим поколением. Жила она на окраине поселка. Ее муж, тоже метис, часто высмеивал ее стремление жить так, как живут белые женщины: иметь приличный вид и содержать дом в чистоте и порядке, как ее учили в миссионерской школе.
