беспрекословно удалилась в свою комнату, находившуюся в верхнем этаже. Но уснуть ей не удалось, и в полночь, когда весь дом погрузился в сон, ей захотелось пойти взглянуть, что за приготовления были сделаны в честь ее.
Спустившись с лестницы, держа в руке зажженную свечку, она довольным взглядом окинула целый ряд венков и гирлянд, перевитых лентами.
Вдруг скрипнула дверь, и Леонора в испуге выронила свечку, не обратив внимания на обрезки бумаги, разбросанные по полу. Не пытаясь найти свечку впотьмах, которая как ей показалось, потухала, Леонора стремглав бросилась по лестнице и скрылась в своей комнате.
Когда испуг прошел, и сердце перестало сильно колотиться, она легла и заснула, со счастливой улыбкой на устах…
Вся окрестность почивала мирным сном, как вдруг раздались крики:
– Огонь!… Пожар, пожар!… Горим!…
Все повыскочили из теплых постелей на улицу, и тут все увидели, что дом Геллигов объят пламенем…
Г-жа Геллиг, занимавшая с мужем и сыном весь нижний этаж, проснулась первой, почуяв запах гари. Когда они выскочили в коридор, госпожа Геллиг пронзительно крикнула: вся лестница пылала, и о спасении Леоноры нечего было думать.
Бедная мать все-таки хотела кинуться на спасение дочери, но ее удержали сильные руки мужчин.
Услышав крики матери, Леонора проснулась и кинулась на лестницу, но, увидев потрясающую картину бушующего пламени, она бросилась обратно в свою комнату и свалилась без чувств на пол.
Принесли лестницы, но все они были короткими, и их принялись наспех связывать. Когда все было готово, многие из молодежи кинулись, но первым ступил на лестницу Ридинг. Рядом с ним находился Браатц, молча уступивший дорогу ему.
Прошло несколько томительных минут… С замиранием сердца, глаза всех присутствующих с ожиданием устремились на окно верхнего этажа, в котором скрылся Ридинг. Но вот он появился, держа на руках безчувственную Леонору.
Целый взрыв торжествующих криков приветствовал Ридинга, уверенно и ловко спускающегося со своей драгоценной ношей. Он уже достиг подножия лестницы, к нему протянулись десятки рук, готовых принять девушку, как вдруг лестница рухнула…
Оказывается, веревки, связывающие ее, загорелись, и верхняя лестница с треском обрушилась на Ридинга, с силой ударив его в спину…
Когда Леонора пришла в себя, она увидела себя в объятиях матери, а перед нею стоял на коленях барон Браатц, и, не обращая внимания на окружающих, нежными поцелуями покрывал ее руки.
Леонора почувствовала, как искра огня пробежала по ее спине, как бы отколовшаяся от пламени сильнейшей страсти, светившейся во взгляде молодого человека, стоявшего коленопреклоненным перед своим божеством. Любовь вспыхнула в сердце девушки, та любовь, пробуждения которой так тщетно и терпеливо ждал Ридинг и которую без усилий получил Браатц.
А бедный Ридинг лежал в доме пастора, окруженный внимательным уходом чужих людей. Дом доктора Геллига сгорел до основания и их тоже временно приютили чужие люди, но они не были одинокими, как этот несчастный, пожертвовавший собой для спасения любимой девушки.
Леонора навещала его часто, движимая чувством признательности, но Ридинг старался равнодушно относиться к ней. Он знал, что навсегда останется калекой, и понимал, что не имеет теперь права говорить ей о своей любви.
Разве он, калека, сумеет составить счастье молодой, полной сил и здоровья, девушки?… И ему приятно было сознание, что он, ее спаситель, самоотверженно жертвует своей любовью ради ее счастья! В силу чего, он стал обращать внимание Леоноры на барона Браатца, восхваляя его достоинства…
9.
Никто не знал, чего стоило Ридингу расхваливать барона, но он продолжал неукоснительно это делать.
– Браатц прекрасный человек и у него золотое сердце! – говорил он.
Леонора краснела и смущалась, но глаза ее сияли, и Ридинг понял, что его слова начали действовать на нее.
Так прошло три месяца.
Леонора с бароном часто просиживали часами у постели Ридинга. И однажды они оба опустились на колени, и Браатц сказал:
– Призываю в свидетели Господа Бога, Ридинг, – торжественно произнес он, – что я сделаю Леонору счастливой! Я буду любить ее, и беречь так, как только вы один, Ридинг могли бы это сделать.
Леонора ничего не сказала, она только устремила свои прекрасные глаза в блаженную даль, где ее воображению рисовались золотые дни будущего счастья.
Одному Богу известно, что почувствовал Ридинг в эту минуту… Верно только то, что с этого мгновения он ушел в себя, замкнулся, постарел вдруг сердцем и почувствовал себя одиноким и никому не нужным…
Таким он и остался навсегда…
Но еще прежде, чем Браатц сделался мужем своей прекрасной невесты, Ридинг возвратился в свое имение, чтобы уже никогда более не выезжать оттуда.
Он ни с кем не заводил знакомств. Пуще огня он боялся встретить в людях сожаление о себе. С течением времени он стал настолько раздражительным, что одна мысль об убожестве наносила ему болезненный укол в сердце.
Он вел крайне печальную жизнь в одиночестве, отдавая распоряжения, сидя на стуле, а остальное время разъезжал в кабриолете по тенистым дорожкам своего прекрасного, уединенного парка.
Ридинг интересовался только всякими нововведениями в сельском хозяйстве, сведения о которых он прочитывал из газет и журналов, которые выписывал из столицы.
Но было нечто, могущее вывести Ридинга из тяжелой апатии! То были письма Леоноры, которые доставляла ему почта в определенные сроки!…
В своих письмах Леонора откровенно описывала свою жизнь, делясь со своим другом теми ощущениями и впечатлениями, которые в душе молодой девушки всплывали под влиянием новых жизненных условий.
Письма эти были бесхитростны и милы, как и она сама, и первое время были проникнуты лучами счастья и блаженства! Но, к сожалению, тон их скоро изменился, и в них сквозило недовольство мужчинами… всеми без исключения…
Чуткое сердце калеки сжалось…
Неужели ее, прелестную Леонору, обижают?… Относятся к ней с пренебрежением!… И в душе Ридинга накапливалось чувство озлобления против барона, не умевшего, по его мнению, обращаться с должным вниманием со своим сокровищем…
Но дело было вовсе не в бароне, а в самой Леоноре… Она привыкла, чтобы перед нею преклонялись, но когда они с мужем поселились в столице, этого почти не случалось!…
В большом свете прежде всего обращалось внимание на происхождение, родовое богатство, ум, талант и высокое общественное положение, а красота и грация состояли не на первом месте.
И молодая женщина терялась, находясь в обществе сановных лиц, которые запугивали ее каскадом непонятных слов, на которые она не находила подходящих ответов.
Леонора уже не выделялась в обществе поэтому, как это было на ее родине, и порой она даже чувствовала себя оскорбленной проявлением чьей-нибудь беспримерной гордости. Нередко ей приходилось слышать, как за ее спиной говорили:
– Не правда ли, в баронессе Браатц тотчас можно заметить, что она попала не в свое общество?…
– Еще бы, ведь она дочь деревенского доктора!…
