Синедрион, в неизреченной милости своей и милосердии, повелел раздать в храме хлеб голодным. Погибло много, раненых никто и не считал… После этого Святая Церковь Единственного играть в милосердие закаялась.
Другой случай и вовсе вышел курьезный. Отловленный зверуш оказался весьма жизнеспособной тварью, к тому же Создатель наделил его немалой силой и настырностью, не позабыв прибавить к этой адской смеси и дурной нрав. Зверуш сожрал прекрасную пленницу — кстати, дочь городского головы — тремя взмахами челюстей, так что никто и опомниться не успел. После чего осоловел и позволил себя заколоть герою-победоносцу. Что странно, жито в тот год уродило щедро, и летописец этому простодушно удивлялся.
Больше ни о чем таком хроники не упоминали.
Ивар с досадой захлопнул тяжелый посеребренный оклад. Все, довольно. Ясно, как божий день, что во время мистерии на него не кинется ни одна собака. Конечно, у мятежного князя, запретившего на своей земле казни последователей мессии, враги будут обязательно. И не только поэтому. Претор слюной исходит от желания отправить дона Кястутиса на тот свет. Ведь в случае его, Ивара, кончины богатейшее и плодороднейшее княжество отойдет в державную казну: все равно, что в карман Ингевору. Но в храме?!. Даже Луций Сергий не настолько циничен.
За четыреста с лишним лет, какие ведутся городские хроники, ни одного преднамеренного убийства. Даже сбирами в толпе… Святой день.
За окнами понемногу сгущалась прозрачная синева, чище и отчетливей становились звуки, и во влажном запахе травы уже без труда различался горьковатый аромат полыни. Где-то в парке неуверенно щелкнул соловей.
Нужно было идти, но князь оставался неподвижен. Ладони лежали на серебре оклада, тяжкие — не поднять. Ивар бросил взгляд на чернильницу, усмехнулся. Сидит здесь, как в канун дуэли… Он вдруг подумал, что не успел ни разобрать архива, ни просмотреть хотя бы вскользь имущественных книг — ничего. Не написал ни одного письма, не составил завещания…
К лешему! Для чего все это нужно, если завтра утром он вернется домой? Наверняка злой после скандала со святыми отцами относительно участи «спасенной» девицы, усталый… Выспится — и поедет на Рушиц, плевать на дела…
В синеве вечера, далеко и раскатисто, ударил колокол.
Ивар поднялся.
Пахнущие молодой листвой вековые тополя встретили его на пороге. Дорожки парка были влажными от росы. Пахло сиренью и нефтью — от горящих по обе стороны входа фонарей. Между деревьями висел, чуть покачиваясь, надколотый шарик сходящей к ущербу луны. Ивар поправил воротник и огорченно поморщился: смарагдовую гривну, свой княжеский знак, он оставил в кабинете на секретере. Но возвращаться было дурной приметой.
Ивар остановился у перил неширокого мостика, перекинутого меж двумя холмами, на одном из которых стоял Архикафедральный собор, а другой, тщательно огороженный, являл собой монастырский парк. Здесь, в этом монастыре, помещалась и канцелярия Синедриона, которую князь только что покинул. Столько умных и бесполезных указаний, сколько надавали ему там, Ивар не получал никогда в жизни. Но из всей томительной беседы с архиепископом Эйленским и Настангским вынес лишь твердое убеждение в том, что примас церкви — почти что атеист, а сам он, Ивар, верующий весьма посредственный, хотя и чистосердечный. Последнее обстоятельство дона Кястутиса, магистра запрещенного на территории Подлунья тайного мессианского Ордена Консаты особенно позабавило.
Князь стоял на мосту, глядя вниз, на спускающуюся к речке Настасье пустую и темную улицу. Улица была обсажена тополями, и в ночном воздухе пахло горечью молодой листвы и речной водой.
Позади, на почтительном удалении, дожидалась свита. Негромко звякали поводные цепи коней, погромыхивали о брусчатку подковы. Запахи конского пота, кожи панцирей и сбруи и нефтяной вони от факелов относились ветром. И очень не хотелось туда возвращаться.
Потом на колокольне собора густым басом вздохнул колокол. Ивар нехотя оторвался от перил. Ему было неловко сознаться перед самим собой, что он стоял здесь, дожидаясь Боларда. Но банерет не явился.
— Наконец-то!
Дон Кястутис узнал недовольный голос и в первый раз за этот вечер испытал облегчение. Рошаля, канцлера Консаты, не могло быть в Храмине по определению. Тем не менее, он был, хотя и в гневе: вольно же благородному дону маяться дурью, размышляя над рекой, вместо того, чтобы подбирать броню и оружие, разминаться — и что там еще положено Святым перед побиванием Змеев?
— Ну, и чего ты скалишься? — Рошаль выдрал из груды железного хлама на полу, именуемого латами, первое, что попалось под руку. Полетела ржавчина. — М-да. Разве что у дракона от этого случится насморк…
Ивар непочтительно пожал плечами: доспех доспехом, но скорость в бою важнее.
— Пусть этим оруженосцы занимаются… Позвать? А по мне, лучше и не напяливать! — его зеленые глаза смеялись. Канцлер поджал и без того тонкие губы. Одернул судейскую мантию:
— Я не воин. Но юрист неплохой. По ритуалу тебе следует быть в броне. Все.
— Болард! — позвал князь звучно.
— Не трудись. Его нет, — Рошаль глубоко вздохнул. — И, судя по всему, не будет. Я полагал его легкомысленным мальчишкой. А… — канцлер пнул ногой доспехи. Железо ответило дребезжащим звоном. Для Ивара такое поведение всегда сдержанного и осторожного в поступках Рошаля было как приговор банерету.
— Нет.
— Послушай меня, — Рошаль присел на вделанную в стену ризницы мраморную скамью и, как никогда, сделался похож на выточенную из ореха статую святого. Только вот святые не бледнеют так резко: точно разливается под смуглой кожей пепельно-серая, грязная вода. Ивар подался к Рошалю:
— Сердце?!
— Послушай! Я видел пленницу. Это рабыня. Свободную они пожалели… И потом, литургию будет служить никак не архиепископ. Один из нижних чинов…
Князь молчал. Осведомлен Рошаль был обычно не меньше, чем Претор Синедриона. Преодолев традиционную для Подлунья ненависть к иностранцам и иноверцам, ренкорец смог сделаться известным юристом, едва ли не лучшим в Настанге. Само собой, из этого последовали весьма обширные связи как при дворе принципала, так и в канцелярии Синедриона, и не только. О своих конфидентах Рошаль не распространялся, но активно их использовал в случае нужды.
— Во-первых: как ты здесь оказался? — Ивар вынул из ножен и стал придирчиво рассматривать приготовленный для мистерии меч.
— Исключительно по милости Его Святейшества архиепископа Настангского и Эйленского. Дабы уладить с тобой имущественные и прочие мирские дела. Плюсы профессии… Адвокат, священник и гробовщик…
Ивар хмыкнул. Рубанул клинком воздух. Сердито сморщился… Боже карающий, да кузнецу надо ядра оторвать за такое!!
Рошаль следил за его движениями настороженным цепким взглядом. Примерно вот так же смотрел Болард во время их последнего разговора. У, вороны!
— Ты завещание написал?
Ивар поднял глаза.
— А надо?
— Тогда распорядись устно. Я позову свидетелей.
— Пошел ты к черту.
— Дон, ну ты совсем дурак?
Ивар не успел ответить. В дверь постучали — вежливо, но очень настойчиво, и голос того самого монаха, который встречал князя Кястутиса на ступеньках Храмины, сообщил, что уже пора.
