местечке, другую в Минске. Так ни разу и не видел их; мама с отцом переехали в Москву задолго до войны.
Освоив, наконец, программу седьмого класса, стал я студентом станкостроительного техникума, кроме паспорта у меня оказалось ещё два личных документа с фотографиями — студенческий билет и зачетная книжка. Рвение, с которым взялся за учёбу, часто сменялось апатией, скукой. Совсем затосковал, когда девочка, с которой переглядывался на лекциях, стала уходить с остроумным, везде успевающим блондином. Я нерасторопный, узколицый очкарик в драных ботинках, не мог равняться с ним. Была и другая, вопросительно заглядывающая в глаза девочка, но ради другой у меня не росли крылья. Апатия сменялась надеждой, надежда новым разочарованием, а, в общем, жил по инерции. По инерции окончил техникум, поступил в институт. Ну а поскольку изобретение вечного двигателя в принципе невозможно, я стал заниматься исследованием в институтской лаборатории коэффициента зависимости усталости различных сплавов от тепловых нагрузок. Через пять лет, как положено, получил диплом и поехал по распределению на строившуюся в городе Волжском нефтебазу.
Степь, дорога, горячий ветер в лицо, когда Давид ехал на попутном грузовике от Сталинграда до Волжского, предвещали приключения, радость неожиданных встреч. У молодого специалиста появилось даже чувство своего могущества, и он запел, захлёбываясь ветром: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Сухие, выжженные солнцем поля с редкими забытыми скирдами соломы сменились арбузными бахчами.
Вокруг по-прежнему — ни души. Солнце — дрожащая синева ртути, как круглое отверстие в небе, начинало остывать и уже не слепило глаза. Жар шёл теперь снизу, от раскаленной за день земли. Машина неожиданно затормозила и остановилась. Шофер вылез, как вывалился, из кабины и направился к бахче, волоча за собой мешок.
— Пойдём, подсобишь, — оглянулся он на пассажира.
Давид обрадовался пройтись после долгой езды.
— Ты не трожь, сам знаю какой кавун брать, — говорил степной человек с обесцвеченным на солнце лицом и одеждой.
Втащив в кузов и прикрыв соломой тяжёлый мешок, они уселись при дороге выбирать прямо руками красную сочащуюся мякоть арбуза. «Все люди братья», — радовался Давид близости незнакомого человека, с нежностью глядя на белые лучики расправленных под глазами от прищура на солнце морщин.
— Мне переть на твою нефтебазу ни к чему, — сказал шофер, утёр ладонью рот и влез в кабину, — до разъезда подброшу, а там сам дойдёшь. Правее бери.
Не прошло и получаса как стоял Рабинович на развилке дорог и оглядывался: вокруг плоская, смыкающаяся вдали с небом, степь. Только слева вдали серебрились цистерны нефтебазы. «Если держать под прицелом цистерны, — смекал путник, — километров пять будет, а если взять правее, как говорил шофер, получится дальше — в обход. В обход дорога наезженная, а прямо — едва проступающая из засохшей травы и заносов песка тропка». Двинулся вперед. Твердой земли под ногами хватило не надолго; тропинка исчезла — ее, словно, размыло песком. «Вперед! Только вперед!» — Взбадривал себя молодой специалист. Шёл он, наверное, под уклон, потому как цистерны исчезли из виду. Вокруг мёртвая, сухая земля под равнодушно-зловещим блеском белого солнца. Изредка попадались обломки старых почерневших шпал, ржавое перекорёженное железо. Здесь, невдалеке от Сталинграда проходила линия фронта. Песок почему-то стал сырой, потом мокрый, ноги вязли, скользили. Неожиданный крутой спуск привёл к покрытой радужными пятнами мазута болотной трясине. Прямо жуть — чёрная, пропитанная мазутом земля, пустое небо и трясина, ведущая в преисподнюю. «Дорога в ад», — подумал Давид и хотел было повернуть обратно, снова выйти на проезжую часть, но подняв глаза, увидел невдалеке, словно вынырнувшего, человека — обтянутый кожей скелет. Тёмные провалы глаз вспыхнули угрозой. Казалось, раздумывал — не наброситься ли ему на случайно заблудившегося, беззащитного путника. Давид оцепенел, попятился, неожиданно сорвался и побежал. Когда оглянулся, человек в свисающих лохмотьях стоял на том же месте и смотрел вслед. Кто он? Сбежавший заключённый, которого приговорили к расстрелу? Может немец, прячется здесь, не знает, что война давно кончилась. Или дезертир, тысячу раз пожалевший о случившемся. Живёт в заброшенном окопе или землянку себе вырыл. Что лучше — одичать и умереть с голоду, или смертная казнь? Легче умереть сразу или постепенно? Лучше сразу, — решил тогда Давид.
Дорога в степи привела, наконец, к небольшой деревне в одну улицу. Уже были глубокие сумерки, почти ночь, когда выплыли навстречу приземистые избы; в окнах ни одного огонька. Вскрикнул и тут же смолк петух, где-то скрипнула плохо притворенная калитка. И опять тихо. Давид прошел вдоль деревни, высматривая, где бы попроситься на ночлег. Пока размышлял, в какую дверь постучаться, из крайней избы вышла и направилась к колодцу женщина с двумя ведрами.
— Скажите, у кого тут можно переночевать? — бросился к ней путник.
— Командировочный, что ли? — спросила повязанная косынкой по самые глаза женщина.
— Да нет, работать сюда на нефтебазу приехал. По распределению из института.
— Значит, надолго. Вот и выбери себе хату справную, на крышу смотри. Вон у Горбачёвых железом крыта — не промокает. Туда и иди. — Женщина ловко вытащила из колодца полные ведра, подцепила их коромыслом и, переваливаясь как утка, направилась к дому. У неё одна нога была короче.
— А у вас можно? — спросил вдогонку Давид.
— У меня крыша старая — протекает. Ещё до войны толем крыли. И тесно, ребятишек двое.
— Мне много места не надо, где-нибудь в сарае на сеновале.
— Ночуй. Завтра оглядишься, получше найдёшь. Здесь рабочие и во времянках живут, только зимой- то в них не натопишься. По пять баб в каждой, навалом спят, приткнутся друг к дружке — и тепло. Сколько их здесь мается, — не то себе, не то шедшему следом заезжему человеку говорила хозяйка дома. Она подняла и поставила на лавку вёдра с водой, не расплескав ни капли. Бесшумно, не глядя на нечаянного гостя, достала из комода чистую тряпицу, застелила ею соломенный тюфяк, расправила грубошёрстное солдатское одеяло и сказала:
— Спите на здоровье.
— А вы? Это же ваша постель.
— Да я с детьми на полу лягу, летом оно и лучше — прохладней.
На следующий день с утра пораньше спешил Давид к, розовеющим в лучах восходящего солнца, цистернам нефтебазы. Невдалеке, слева от выстроенных в шахматном порядке цистерн, лоснилась гладь залива с застывшими на ней баржами.
Справа — новое, из красного кирпича, двухэтажное здание конторы. Мерный стук насоса, перекачивающего мазут по подвесному трубопроводу, делал утреннюю безлюдную тишину особенно ощутимой. На первом этаже конторы по обе стороны коридора двери с табличками: «Директор», «Главный инженер», «Бухгалтерия», «Отдел кадров».
— Ещё рано, никого нет, — пояснила женщина неопределённого возраста из отдела кадров, только её дверь оказалась не запертой. Прочитав направление на работу, сказала:
— Располагайтесь на втором этаже в кабинете начальника теплоцентрали.
— А он что, в отъезде?
— Да нет, вы и будете этим самым начальником. Вот вам ключ.
Давид поблагодарил, взял ключ и повернулся было уйти, но кадровичка продолжала говорить:
— Кабинет начальника химической лаборатории тоже на втором этаже, лаборатория пока закрыта, специалиста нет. Послали заявки в Москву и Ленинград. Должны прислать.
И потянулось время — один бесконечный день. Давид проверял расчёты строительства теплоцентрали, сверял чертежи, делал обмеры на местности. А ночами, отгороженный от хозяйки и её детей ситцевой занавеской, лежал на соломенном тюфяке, смотрел в черноту и думал: «Нет у людей выбора, идут всего лишь по той дороге, которая открывается перед ними».
В избе душно, почему-то в деревне нет форточек и окна не открывают. Среди ночных шорохов, поскрипывания, попискивания за стенами, на чердаке, Давид различает едва уловимое дыхание Оли — хозяйкиной дочки. Тоненькая, беленькая девочка с едва наметившейся грудью и светлыми, как голубеющее на рассвете небо, глазами совсем не похожа на свою смуглую, черноглазую мать. Рядом посапывает её братик, шестилетний Вовка, он чернявый, узкоглазый, вроде татарчонка. Оля высокая, медлительная; ходит — плывёт лебёдушкой. Вовка, наоборот, низкорослый, юркий. Отца у них нет и, судя по всему, не
