Стараясь удержать слезы, она ступила в ванну, а потом поудобнее улеглась в ней, опустив голову на мягкую подушечку и закрыв глаза.
Перед тем как войти в ванную, Патриция включила запись Вивальди и теперь слушала, как лились приглушенные нежные звуки. Слезы катились из-под закрытых век, губы ее задрожали.
Расслабившись в своем святилище, отдавшись печали, она не слышала, как открылась входная дверь. Не слышала она и легких стремительных шагов на лестнице.
Патриция не запирала дверь в ванную. Зачем? Она ведь жила одна. Дверь тихо раскрылась, кто-то шумно вздохнул, и Патриция испуганно открыла глаза.
Вскочив, она протянула руку к полотенцу — и застыла на месте, глядя на Нолана.
— Ты! Что ты здесь делаешь? Как…
Но он не ответил. А вынул ее из ванны, не обращая внимания на протесты, на то, что с нее льется вода, и поцеловал в губы.
Да это не поцелуй, смутно подумалось Патриции. Это символ голода, неутолимой жажды. Она ощутила, как все в ней просыпается, тянется ему навстречу, как тело начинает трепетать, болеть, гореть от невыносимого желания, которое она и не пыталась скрывать.
Патриция не могла бы сказать, разделся ли Нолан сам или она сняла с него одежду. Она лишь знала, что вид его обнаженного тела, его гладкой кожи, его напряженной плоти наполнил ее такой страстью, что она не решалась посмотреть ему в глаза.
А Нолан лишь крепче обнял ее и прошептал:
— Не волнуйся, я чувствую то же самое. Господи, я так хочу тебя, так хочу…
Он снова стал целовать ее лоб, щеки, губы. Потом принялся покрывать поцелуями ее шею, грудь, живот. Он проводил губами по ее коже, и она вся содрогалась от наслаждения, шепча его имя и прижимаясь к нему всем телом.
Они опустились на покрытый ковром пол. Повинуясь инстинкту, Патриция крепко обвила его ногами, задыхаясь от восторга, желая, чтобы он овладел ею целиком и полностью, чтобы память о его теле всегда была с ней.
Они не могли контролировать взаимное желание, это была дикая, примитивная сила, охватившая их, как пожар. Почувствовав глубоко-глубоко внутри себя жаркий толчок, Патриция поняла каким-то древнейшим женским чутьем, что зачала ребенка, его ребенка. И по щекам тут же потекли слезы счастья.
Она коснулась лица Нолана, посмотрела на него потемневшими от страсти глазами. Он легонько поцеловал ее ладонь.
— Нам надо поговорить.
Патриция покачала головой, прикрыла глаза, будто защищаясь.
— Нет. — Она боялась услышать, боялась узнать, что теперь, когда их обоюдное желание удовлетворено, он…
— Надо, — настаивал Нолан, не обращая внимания на ее протест. — Почему ты не сказала мне правду?
— Но ведь ты не хотел мне верить, не желал ничего слышать.
— Ох, Патриция…
И она увидела, как в его глазах что-то подозрительно блеснуло.
— Да, как ты тут оказался? Я думала, Барбара уже все тебе высказала… и ты меня ненавидишь.
Нолан усмехнулся.
— Никому бы не удалось такое сделать. Ни тебе, ни твоей сестре. Неужели ты думала, что я ошибусь и приму ее за тебя? — Он склонил голову, целуя ее грудь, дразня губами темно-розовые соски, так что она опять затрепетала.
— Я не могу сосредоточиться, когда ты это делаешь! — выдохнула Патриция. — А как ты догадался? Мы всех всегда обманывали!
— Как? — Нолан помолчал, а потом сдержанно ответил: — Ты производишь на меня специфичный эффект, так что на людях бывает порой весьма неловко, а Барбара…
— Да? — затаив дыхание, Патриция посмотрела ему в глаза.
— А твоя сестра на меня так не действует, — прямо ответил Нолан. — Вы, конечно, очень похожи, но мое тело знает, в чем разница. Мои чувства, мои эмоции, моя… суть. Есть только одна Патриция, единственная женщина на свете, которая заставляет страдать…
И Нолан вновь стал жадно целовать ее. Лаская ее тело, он коснулся все еще влажного островка волос внизу живота, и Патриция застонала от наслаждения.
— Я так спешил к тебе, что даже не подумал о мерах предосторожности, — виновато прошептал Нолан.
— У меня такое чувство… Мне почему-то кажется, что теперь уже поздно, — застенчиво ответила Патриция.
Глаза его посветлели, когда он осознал, что таится за ее словами.
— Ты думаешь… думаешь, что уже?..
— Да.
— Если ты права, это только доказывает, что мы предназначены друг другу, — нежно произнес Нолан.
Теперь они не спешили, Нолан целовал каждый сантиметр ее тела, а Патриция видела их отражения в зеркалах. Словно любовники эпохи Возрождения в венецианском палаццо. Было нечто почти порочное, невыносимо чувственное в том, как двигались, сплетались и расплетались их тела…
— И когда же ты поняла, что влюбилась в меня? — спросил Нолан спустя час, сидя в ее кухне.
На обоих были махровые купальные халаты. Нолан готовил яичницу, а Патриция любовалась ним.
— Я поняла, что происходит нечто особенное — и опасное, — когда ты в первый раз поцеловал меня, — призналась Патриция, наблюдая за тем, как меняется выражение его лица. — А ты?
— Задолго до того, — засмеялся Нолан. — С первого взгляда, а наверняка я все понял в ту ночь в моей квартире.
— Тогда почему ты оставил меня там одну? Ведь я могла беспрепятственно уйти.
— Мне надо было подумать, осознать, что я люблю тебя. Мне хотелось, чтобы ты ушла. И в то же время я надеялся, что останешься со мной навсегда!
— Как ты узнал, где я? Почему решил, что я захочу тебя видеть, после всего, что ты мне наговорил… Как ты вообще вошел?
Нолан ничего не ответил, лишь виновато посмотрел на нее. И Патриция догадалась.
— Барбара тебе все рассказала, да?!
— Да. Но сначала заставила меня признаться в том, что я люблю тебя, — заверил ее Нолан. — И столько всего мне потом наговорила! Как только она меня назвала! И негодяем, и мерзавцем, и бесчувственной скотиной!.. Кстати, если сравнивать с тобой, она совсем не умеет целоваться, — поддразнил Нолан, но тут же посерьезнел, привлекая Патрицию к себе. — Неужели ты думаешь, что я мог бы поцеловать кого-то, кроме тебя, или что она позволила бы?
— Не думала, что стану ревновать, — проворчала Патриция.
— Я тоже, — признался Нолан. — Сейчас мне не хочется делить тебя ни с кем, даже с твоей сестрой- близнецом.
— А с нашим ребенком?
— Поженимся, как только сможем получить необходимые бумаги, — уверенно произнес Нолан и вдруг, спохватившись, спросил: — Ведь ты согласна, Пат?
— Да, — мечтательно произнесла она. — Я же знаю, как тяжело брошенному ребенку, поэтому готова сделать все, чтобы ни один из нас не покидал наших малышей.
— Малышей? — удивился Нолан. — Ты ведь знаешь, что это значит?
— Что же? — спросила Патриция, но он накрыл ее рот поцелуем.
— Идем в спальню, я объясню тебе.
После обоюдных признаний и взаимных уверений в любви им было не до яичницы.
