идет как надо. Но в ту же минуту раздается пронзительный крик Марии. Этьен подскакивает. А мать так и покатывается со смеху. Конечно, Мария мучается. А как же! Все женщины мучаются при родах. В глазах старой женщины загораются веселые огоньки. От радости, что скоро станет бабушкой, она не может устоять на месте и, весело хихикая, семеня ногами, убегает в дом.
Снова голос Олафа повторяет с поразительной четкостью:
— Говорит КТК... КТК... Всем, всем, всем. Вы меня слышите?
Этьен вскакивает.
Он бежит по прямым улицам селения, аккуратно проложенным между двумя рядами белых хижин.
На центральной площади он останавливается у железной ограды, перед которой стоит джип. Этьен проходит по саду с пышной тропической растительностью и останавливается у каменной лестницы. На террасе двое мужчин, развалившись в креслах, курят длинные сигары. Обоим лет по пятьдесят, оба грузные, пузатые; весь интерес в жизни сводится у них к деньгам и вину. Заваленный бумагами, заставленный ликерными бутылками стол подтверждает это. Плантатор Дорзит, хозяин дома, выпивает со своим другом Ван Рильстом, закупщиком хлопковой компании, по случаю удачной продажи урожая со своих плантаций. И тот и другой порядком захмелели и никак толком не поймут, чего хочет от них Этьен. Молодой негр терпеливо объясняет: он поймал сигнал бедствия, ответить на него не может, но недалеко отсюда, на шахте в Титюи, есть достаточно мощный передатчик, который сумеет связаться с таинственным КТК. До шахты двадцать километров. На машине доехать совсем недолго. К счастью, от выпитого вина оба приятеля в веселом настроении. Сигнал бедствия кажется им занятной шуткой, а поездка в Титюи развлечением. Покачиваясь, громко хохоча, рыгая, идут они к джипу, дружески похлопывая Этьена по спине. С большим трудом Ван Рильст первым залезает в машину. Дорзит хотел было последовать его примеру, как вдруг вспомнил, что надо прежде оправиться, и, сняв ногу с подножки, решает облегчиться прямо посреди улицы. По площади проходит негритянка. Дорзит кричит ей вдогонку непристойность. Не оборачиваясь, женщина отвечает такой же грубостью. Ван Рильст прыскает со смеху. А Этьен еле сдерживает нетерпение. Каждая потерянная секунда кажется ему преступлением перед теми, чей призыв о помощи он поймал.
Олаф перестал посылать сигналы. К чему они нужны, если никто не отвечает?
Отец по-прежнему молча сидит за столом. Теперь Олаф достает из кармана трубку, степенно закуривает. Зажав мундштук в зубах, положив подбородок на сцепленные руки, юноша смотрит прямо перед собой, на деревянную переборку; но на ее месте воображение рисует ему знакомый женский образ: светлые пушистые волосы, крупные неровные белые зубы, круглый подбородок, нескладные руки с короткими пальцами, с широкими, как у мужчин, ладонями.
Ларсен откладывает в сторону медицинский справочник и, взглянув на Олафа, пожимает плечами: дурак, размечтался не вовремя, а на судне больной. Придется выходить из положения одному. Так оно и должно быть, раз он капитан, но Ларсен, конечно, мог бы рассчитывать на большее понимание со стороны сына. В молодости, когда отец брал его с собой в море, он вел себя иначе. У Ларсенов тогда не было собственной шхуны — плавали на чужих.
Капитан встает из-за стола, подходит к аптечке. Чертов ящик! Всегда в нем беспорядок. Ларсен снимает его со стены, переворачивает, и пузырьки, коробочки, баночки, таблетки, ампулы, бинты вперемешку рассыпаются по столу. В этих проклятых пакетах никогда не бывает того, что нужно. Ларсен ищет список — опись медикаментов, которые необходимо иметь на борту каждого корабля. Ну, вот он, этот листок; им так давно никто не пользовался, что края склеились и приходится отдирать их, чтобы прочесть список. Капитан вздыхает: все правила гигиены нарушены... впрочем, ведь это везде так. Все эта правила — вздор, выдумки канцелярских крыс. Он всегда лечил своих людей по примеру отца: с помощью аспирина и крепкого словечка. Всегда все было в порядке, а вот теперь почему-то не ладится. Ларсен смачно выругался. А тут еще этот балбес уставился на него, точно он прозрачный и сквозь него что-то видно... Олаф не замечает отца; ему мерещится тонкая фигура Кристины, ее упругая грудь, длинные стройные ноги.
— Черт возьми, — восклицает Ларсен, что-то вспомнив, — ведь Эрик не постоянный член нашего экипажа Мы взяли его на борт в Антверпене. Да, но он наверняка должен был пройти медицинский осмотр...
Олаф, недовольный тем, что отец отвлек его от грез, пожимает плечами.
— Но де Витт проводил же санитарный осмотр, — бросает он насмешливо.
Де Витт — старый приятель. Не один час на протяжении многих лет провел с ним Ларсен за трубкой и бутылкой вина. Между ними существует давний уговор. Де Витт никогда не пристает к Ларсену с медицинскими формальностями. Этого толстого лентяя вполне устраивает забраться в кресло в капитанской рубке и, тепло укутав зябнущие ноги, пропустить стаканчик-другой. Обычно разговор идет о политике. Мечта де Витта — стать муниципальным советником. Он давным-давно бы им стал, да вот натворил глупостей во время оккупации. Пока доктор разглагольствует, Олаф готовит документы. Де Витт подписывает, и делу конец. Ларсен, довольный тем, что все так быстро уладилось, отводит его к шлюпке, — вот и весь санитарный контроль. Не позволять же в самом деле бюрократам портить тебе жизнь! Только на этот раз похоже, что щелкоперы отыграются!
Джип Ван Рильста резко бросает в сторону. Дорзит и Этьен хватаются за сидение: у этого торговца хлопком весьма своеобразная манера вести машину. Джип мчится зигзагами по узкой дороге, задевает за ветви деревьев, цепляется о придорожные кусты, вихрем пролетает по лужам, разбрасывая снопы брызг. Пьяные пассажиры горланят вовсю, перекрывая своими криками шумы леса. Но понемногу, под действием свежего ночного воздуха они начинают трезветь, и сам собой напрашивается вопрос: а зачем, собственно, они едут в Титюи?
Этьен им явно что-то наплел. Не может быть, чтобы он один поймал сигнал бедствия! Чепуха! Да разве люди, попавшие в беду, станут ждать помощи от негритоса?
Этьен Луазо всеми силами старается убедить их, выкладывает все, что ему известно о радиолюбителях: об их обычаях, о чувстве солидарности, связывающем этих людей, разбросанных по всем странам света; о правилах, которые предписывают немедленно отвечать на всякую просьбу о помощи; говорит о колебаниях радиоволн и о магнитных бурях. Но спутники его с каждой минутой верят ему все меньше. Ван Рильст резко останавливает джип и собирается повернуть обратно, а Дорзит не перестает угрожающе повторить:
— Ты посмеялся над нами, обезьяна, но тебе это даром не пройдет.
Вконец отчаявшись, Этьен выпрыгивает из машины.
— Куда ты?
Ну и черт с ними, он дойдет до шахты пешком. Его решительный вид производит впечатление.
— А как же ты доберешься обратно?
Этьен пожимает плечами. Пешком, конечно. В эту минуту мозг его, точно молния, пронзает мысль: а Мария? Он забыл о ней, забыл о малыше, который должен родиться, о своем ребенке. Как это могло случиться? Просто непонятно. Потрясенный, он внезапно останавливается, ему стыдно. Надо вернуться домой, вернуться немедленно. Протяжный крик жены, довольная улыбка матери зовут его в хижину. Что ему до неизвестных людей, сигналы которых он поймал? Но его спутники c непоследовательностью пьяниц за это время тоже успели переменить мнение.
— В Титюи, говоришь, есть инженер, который умеет обращаться с радиопередатчиком? Вот мы с ним и поговорим. Садись.
Этьен возвращается, Дорзит хватает его за шиворот и поспешно втаскивает в машину.
— Если ты нам соврал, мы погоним тебя обратно пинками в зад, — с ухмылкой говорит он.
Ван Рильсту очень нравится эта мысль. И, от всей души желая, чтобы Этьен оказался обманщиком, он весело повторяет:
— Да, да, пинками в зад. Садись, садись.
Машина набирает скорость, а Дорзит, смакуя, разрабатывает план:
