из своей предшествующей практики, я уже давно пришел к убеждению, что и проблема, и способ ее решения всегда принадлежат пациенту, только он не может найти их самостоятельно; а главным способом активации вытесненных воспоминаний (то есть того, о чем и забыть нельзя, и помнить невозможно) является ничем не ограничиваемая (спонтанная) речь пациента. Терапевту в этом случае принадлежит роль внимательного (облеченного соответствующими знаниями) слушателя, который лишь иногда (и только когда это необходимо) «вмешивается» в этот процесс припоминания, у которого есть своя цель, структура и динамика.
Единственное особое условие, которое мы обсудили с пациенткой дополнительно, касалось кушетки. Она сразу сообщила, что пока не готова проводить сессии в положении лежа, с чем я, естественно, согласился. Соблюдая условия нашего договора, на протяжении практически всех сессий говорила в основном она, а я долгое время оставался просто слушателем и более того — был в полном неведении относительно ее проблемы.
Я постараюсь привести некоторые выдержки из ее рассказа почти полностью, но, естественно, многое сокращая, иначе это заняло бы сотни страниц, тем более что она неоднократно отклонялось от основной темы, а значит — была не готова к ее обсуждению. Но и эти отклонения в поиске личной (значимой только для нее) истины в ряде случаев были чрезвычайно важными и информативными. Я не торопил ее, исходя из того, что анализ всегда движется с той скоростью, которая приемлема для пациента. И теперь ее рассказ.
1-я сессия
Мне говорили, что не стоит обращаться к психоаналитику. Но я все равно решила попробовать. Я болею уже больше 15 лет. Много раз лечилась у разных врачей и психологов. Они мне ставили самые разные диагнозы, но чаще всего — «невроз страха». Были периоды, когда я чувствовала себя совершенно нормально. Иногда несколько лет. Еще у меня есть один симптом… Но об этом я скажу потом…
Училась я хорошо, но у меня была одна учительница — садистка. Она меня постоянно донимала, по любому поводу… А тут еще родители решили разводиться… А в этой квартире у меня была комната. А потом не было.
Самое страшное воспоминание: я как- то упала с брусьев на уроке физкультуры и ударилась головой. У меня была опухоль на затылке, голова стала вытянутой, как у некоторых африканцев. Меня рвало несколько дней. Потом я все время боялась, что эта опухоль не пройдет, что это — рак. Мне поставили диагноз «канцерофобия». Опухоль прошла, но продолжались рвоты. Меня снова обследовали и поставили гастрит.
Я была лидером в классе, но из-за проблем от меня все отвернулись. Раньше были мальчики… Но потом возникла более серьезная форма невроза. Мне о ней трудно говорить.
У меня в самые критические моменты моей сексуальной жизни… У меня ни личная жизнь не сложилась, ни профессиональная… Я не могу сказать. Потом скажу… Институт я закончила.
Я пыталась сказать об этом маме, но она не хотела меня слушать. А тут мы еще переехали в подъезд, где только недавно от рака умерла какая-то девочка. Я не хотела жить в этом подъезде. Я просила маму переехать в другое место, но ей нравился этот дом.
У меня еще был дедушка, в Молдавии. Он хотел, чтобы я жила с ним, но мама меня не отдала. Мама очень добрый человек, но я считаю, что она больная… Но ее болезнь проявляется только ко мне[5].
Они разошлись из-за маминого любовника, когда он уехал каким-то большим начальником на Север. И у мамы поехала крыша… Это она довела меня…
У меня этот симптом все время, только дома легче. У меня всегда все тело в напряжении…
Когда дедушка умер от рака, у меня появилась канцерофобия[6]. Я пыталась маме сказать об этом, но она только отмахнулась: «Не фантазируй». Я потом через скандал заставила ее показать меня самым лучшим врачам, они приходили к нам домой. — У меня мама была большим начальником. И папа… Психиатр приходил к нам домой… Мне такие не нравятся…
Что же это я тороплюсь-то так?… Может, хватит на сегодня? Я устала.
На этом первая сессия закончилась, но перед этим мы обсудили и договорились, что будем стараться, чтобы стандартное время наших встреч использовалось полностью — с пользой для нее, а я полностью отрабатывал свой гонорар.
Далее я пропущу несколько сессий, в процессе которых пациентка, констатировав, что она «уже и так много сказала», говорила о малозначимых вещах и событиях. Но мне это стало понятно много позднее, и я слушал ее так же внимательно.
9-я сессия
В старших классах было невыносимо. Девчонки надо мной из-за симптома смеялись. Я рассказывала об этом своему психиатру, плакала, но в глаза я ему никогда не смотрела — не нравился он мне. А он объяснял, что у меня садомазохистический комплекс, что у меня сильное сопротивление к нему… Мама тоже пыталась сломать это сопротивление… Однажды он пришел, а я ушла мыться и не вышла, пока он не ушел. Это было необычно. Меня так воспитывали… ну— типа овечки перед взрослыми. После этого он назначил мне амитриптилин, феназепам и сонапакс, все в огромных дозах. Кричал на меня, что я не хочу лечиться, угрожал, что положит в психушку и влепит мне шизофрению, сказал, что больше не приедет…
Теперь я должна была ездить к нему в больницу. Вместе с мамой. Он общался со мной минут по пятнадцать, а потом еще с мамой— по часу. Она красивая женщина, наверное — с ней приятно общаться.
Были консилиумы. Мне поставили сразу несколько диагнозов — фобия, невроз навязчивости, неврастения, истерия. Психиатр все пытался поговорить со мной о маме и папе, и объяснить — что это со мной. Но так о них и не поговорил и толком ничего не объяснил. Я ему в ответ нагрубила, сказала, что он мамин подхалим и приспособленец. Он тоже завелся, и сказал: «Ты пока «шестерка», не тебе судить! Пей таблетки. А я в Америках не учился и слушать твой бред не намерен!». Я пила.
А тут я еще влюбилась в Тимура. А у меня депрессия от всех этих лекарств. Я их себе отменила, и все прошло само собой. Только симптом остался[7].
Потом я увлеклась фильмом «Унесенные ветром». И сама начала пить таблетки — реланиум, феназепам, иногда по нескольку штук сразу, а когда начинало тошнить — пила марганцовку, чтобы вырвало… Я хотела быть правильной, как Скарлетт. Я хотела быть даже сверхправильной, чтобы только скрыть симптом. Я пыталась обсудить это с моим психиатром, но он мне сказал, что это «невротический бред», и было видно, что он чего-то боится. Как будто меня боится.
Отец ко мне не приходил, с тех пор как мы переехали[8] — ни разу. Я думала, что у меня будет своя комната, а здесь они были очень смежные — с маминой… Я хотела уехать от матери к деду, он тогда еще был жив. Он тоже меня любил. Но он умер. Когда мне об этом сказали, я не поняла этой фразы. Я до сих пор ее не понимаю (пациентка снова плачет)… Я когда приехала к вам, первым делом купила пачку «Беломорканала»…
Пациентка долго молчит, и я повторяю:
Пачку «Беломорканала», зачем?
Он их курил. Я их нюхаю… Я была так счастлива! У меня была такая жизнь! А потом все изменилось.
Пациентка снова молчит, и я повторяю с нейтральной интонацией:
