вдавливаясь в кресло, и начинает говорить.
Нельзя все «сливать» на маму. Здесь и моя вина, хотя мама провоцирует. Она бьет меня, нож хватает… Один раз надела на меня мешок целлофановый и начала душить, и я поняла, что не только у меня проблемы…
Но я и сама такая. Я побила весь хрусталь, все двери стеклянные в квартире. Поранила ногу… Я боялась этой квартиры. Я на стене в кухне писала маме письма, чтобы она заметила: «Мама, я хочу отсюда уехать. Я не могу здесь жить». Но она говорила, что мы не можем.
После того как пациентка с большим трудом смогла наконец более конкретно обозначить свой симптом, она вновь ушла в длительные воспоминания о периоде учебы в школе, в институте, а также — о ее попытках найти постоянную работу. Я не пытался вернуть ее к «симптому», понимая, что ей требуется некоторый период отдыха от прикосновения к этой мучительной для нее теме и бессознательного страха чего-то еще, что за ней скрывается.
Периодически она сама пыталась вернуться к ней, но явно не была к этому готова. Приведу одну из достаточно типичных для этого периода («отступления» от болезненных воспоминаний) фразу, которая в самых различных вариантах звучала неоднократно.
Мне хочется так много объяснить вам… Боюсь, не смогу. Я хочу как можно лучше объяснить мои симптомы… Мне чего- то не хватает… Нужно что-то еще… Может, вы подскажете?.
Что мне стоило бы подсказать?
Гм… Если бы я знала….
В другой раз она пыталась сделать то же самое, прибегнув к своим сновидениям.
Я хотела рассказать вам про свои ночные кошмары, но не могу. У меня их много… От одной ссоры до другой… Мама легко надевает маску — мы поссоримся, а с подругой она — «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха»…
Потом, в потоке никак не связанных с мамой воспоминаний, вдруг «выскочила» еще одна фраза: «Я раньше маму даже дурой не называла. Потом стало хуже. — Сначала— «дура», потом— «сволочь», а потом— мат… Я хочу быть правильной. Но не могу. Это не моя вина… А может быть, и моя… Не моя!».
16-я сессия
На 16-й сессии она все же смогла обратиться к своим травмирующим сновидениям.
Сегодня мне опять снился кошмар… Я на берегу моря, и буря. И мама, вроде бы, тонет. А я ее оттуда вытаскиваю, в ночной рубашке, белой. И состояние — как конец света, горя, дошедшего до предела. Это все.
Я редко интерпретирую сновидения своих пациентов, предоставляя делать это им самим — у них для этого гораздо больше информации и возможный диапазон значимых ассоциаций. Но в данном случае я спросил: «Спасли маму и ощущение горя?». Пациентка ответила, но, скорее, не на мой вопрос, а просто продолжая цепь своих спровоцированных сновидением ассоциаций.
Я маму воспринимаю как жертву… Мои истерики она прекращала тем, что говорила: «Я умру. Я смертельно больна. У меня рак». Она хотела, чтобы я ее жалела… Она говорила, что у нее нет мужчин из-за меня. Она мне как-то сказала, что родители детям ничего не должны. У меня амбивалентное отношение к ней. Но смерти я ей не желала… Я думаю, она специально сделала мне этот невроз…
Зачем?
Чтобы распоряжаться моей жизнью…
Пациентка еще немного помолчала и сменила тему, но предварительно добавила: «Мне с вами трудно говорить. Я всегда стараюсь манипулировать людьми, а с вами не получается. Вы молчите, и не за что зацепиться… Правда, до этого мне никто не давал такого права высказываться — один стеснялся, другой вообще меня боялся…».
17-я сессия
На следующей сессии она еще раз вскользь коснулась темы того же сновидения.
Я вам прошлый раз рассказывала сон… Я делаю ужасные вещи… С мамой… Говорю ужасные вещи… Я не могу рассказать.
И она снова сменила тему.
21-я сессия
Еще через несколько сессий пациентка сказала, что ей уже не о чем говорить. Точнее — она не знает о чем еще говорить, так как, по ее мнению, все уже сказано. Она попросила меня либо дать какие-то советы и интерпретации, либо предложить ей какую-то конкретную тему. Я предложил ей вернуться к теме ее сексуальной жизни. Она согласилась, и еще несколько сессий мы говорили о первых поцелуях, переживаниях, связанных с началом месячных, опытах мастурбации, когда в конце очередной встречи в цепи ее ассоциаций вновь появилась мама. Отчасти это было неожиданным, но гораздо больше — давно ожидаемым.
Мама запрещает мне оргазм… Мне стыдно… Я не могу… Мы с мамой спим вместе с четырех лет… Я хотела сказать об этом попозже… Я не знаю… Я не могу… Мама меня очень любила… в детстве. И ласкала ночью… По часу… Всю меня целовала — с ног до головы, каждый день, на ночь. Когда был папа, она иногда не приходила. А потом мы просто спали вместе. Я к ней так привязалась. Может быть из-за этого… Я не знаю. Мне кажется, что если бы у меня оргазмические чувства проснулись, они бы проснулись к ней. И я этого боюсь…
Я понимал, как трудно пациентке было говорить об этом и как много доверия она выразила мне сейчас, и конечно, сказал ей об этом.
Я предполагал вернуться к этой теме на следующей сессии и теперь уже дать некоторые интерпретации, но пациентка опередила события. Она пришла в несколько ажитированном состоянии и сообщила, что вчера позвонила маме и высказала ей все.
Я сказала ей, что я болею оттого, что ты использовала меня в своих сексуальных целях, так как у тебя не было мужчины. Ты спала со мной до 23 лет!… А она — молча повесила трубку и больше ее не взяла…».
Это осознание того, что существует некая связь ее состояния и ее симптома с той травмой, которую ей когда-то нанесла мать, было чрезвычайно важным, и я подчеркнул это, но понимал, что мы только в начале пути. Выражаясь профессиональным языком— после этого мучительного и унизительного для пациентки осознания мы находились в самом начале длительного периода проработки этой психосексуальной травмы, протяженность которой казалась мне немыслимой.
На предыдущих сессиях пациентка несколько раз предпринимала попытки говорить лежа на кушетке, но это удавалось ей с большим трудом и обычно продолжалось не более 10–15 минут. На этой сессии пациентка лежала на кушетке практически до конца, не вспоминая о своем симптоме. А в ее материале, что естественно и понятно для специалистов, звучала тема оправдания матери.
Я сама в этом ничего плохого не вижу. Просто мир так обошелся с нами, что есть только эта ласка, а другой — мы не видим… Я ее ревновала к отцу… Мне как-то стало легче… Я хотела их разъединить… Отца я ненавижу. Если бы я кого-то и хотела убить, так это его…
Потом она снова обратилась к образам сновидений.
