и о младшей сестре Наде — ныне известном композиторе — лежала на плечах Кирилла.
Через десять дней — 17 ноября по поводу дня рождения бывшей одноклассницы наших «трёх мушкетёров» студентки биофака Люли Остер устроили новую вечеринку. Там меня познакомили с Лидой Ежерец. Подведя меня к ней, Кира сказал очень значительно: «Наташа, это же Лида». Мы уже много слышали друг о друге. Кирилл говорил ей обо мне с удивлением: «Ты понимаешь, она совсем как мы» — и это было высшей похвалой.
Конечно, мне и в голову прийти не могло, что в 1956 году я получу от Солженицына такое письмо:
«Сегодня — ровно 20 лет с того дня, который я считаю днём окончательного и бесповоротного влюбления в тебя: вечеринка у Люли, ты — в белом шёлковом платье и я (в игре, в шутку — но и всерьёз) на коленях перед тобой. На другой день был выходной — я ходил по Пушкинскому бульвару и сходил с ума от любви».
В тот же самый вечер Саня Солженицын решает написать исторический роман. А на следующий день — обдумывает его. Я представляюсь ему одной из героинь, которая будет носить звучное имя Люси Ольховской…
В тот год я больше дружила с Кокой. В зимние каникулы он научил меня игре в шахматы, а летом — кататься на велосипеде. Из велопохода по Военно-Грузинской дороге даже написал мне письмо, которое по шутке почты не дошло… Саня мне в ту пору ничего не говорил о своём чувстве. Оно вдохновляло его на стихи. В нём он признавался своему дневнику…
Когда мы были на втором курсе, в университете открыли школу танцев. Оказалось, что из всех нас записались двое: Саня и я. Что же удивительного, что мы стали танцевальной парой?..
На университетские вечера мы тоже стали приходить вдвоём с Саней и танцевали на них только друг с другом. Саня заходил за мной и обычно ещё слушал мою игру на рояле. Помимо вещей, которые я разучивала, я часто играла ему, помню, «Серенаду» Брага.
Мне было хорошо так. И не хотелось никаких перемен…
И вдруг 2 июля 1938 года Саня признался мне в любви. Говорил о том, что в своей будущей жизни видит меня с собой всегда рядом. И… ждал ответа.
…Было ли то, что я чувствовала к Сане, любовью?.. Той, ради которой готов забыть всё и всех и очертя голову броситься в её бездну? Тогда я понимала настоящую любовь только такой (из книг). Теперь я понимаю настоящую любовь только такой (прожив жизнь)…
Но в то время жизнь моя была столь многообразна, что Саня, казалось мне, не мог заменить мне всего, хотя и значил для меня очень много. Мир для меня не заключался в нём одном. А что-то надо было решать, говорить тотчас же. И я уронила голову на скамейку, спрятавшуюся в чаще деревьев театрального парка, и заплакала…
Потом было 5 июля. Концерт известной тогда певицы Тамары Церетели в Первомайском саду. Саня, сдержанный, подчёркнуто вежливый, молчаливый.
Значит, всё кончилось?.. И вдруг всё вокруг перестало казаться привлекательным. Только бы осталось то, что было!.. Ведь я без этого не могу. Я хочу, чтобы так было всегда! Так, значит, это… любовь?
И через несколько дней я, всегда раньше сдержанная в словах и действиях, написала Сане записку, что люблю его.
И всё осталось… Но не совсем так, как было… Постепенно в наши отношения вошло много нежности и ласки. Всё трудней было расставаться после свиданий, всё тягостнее — не давать воли своим желаниям…
Или соединиться или расстаться — так стало казаться мне. И я предложила, снова в письме, последнее. В ответ Саня отдал мне письмо, которое, оказывается, у него было давно готово.
Он писал, что не мыслит себе меня в будущем иначе, как своей женой. Но боится, что это помешает его главной жизненной цели. Чтобы добиться такого успеха в жизни, на который он рассчитывает, надо… закончить МИФЛИ и как можно скорее; а я тем временем должна кончить консерваторию… Это потребует большой концентрации нашего времени. Но «время может оказаться в опасности» из-за тысячи всяких мелочей, которые неизбежны в семейной жизни. Эти мелочи сгубят нас прежде, чем удастся «расправить крылья». Время! Вот как коротко можно сформулировать основное препятствие к тому, чтобы нам тотчас пожениться. Саня растерян, поэтому и сам мучится.
Перечисляя всё то, что не даст нам «успеть расправить крылья», Саня назвал «ещё одно потенциальное приятно-неприятное последствие…», имея в виду ребёнка.
По этому вопросу взгляды Солженицына неоднократно менялись. В тюрьме он жалел, что у нас нет детей. А позже был долгое время убеждён, что людям «с большими задачами» нужны не физические, нужны «духовные дети».
Тогда, в 39 году, мы сговорились на том, что поженимся через год, в конце IV курса.
Саня уже стал студентом МИФЛИ. Теперь он не имел права терять ни минуты. Даже поджидая трамвай, он вынимал из кармана и перебирал самодельные карточки, на которых с одной стороны значилось какое-нибудь историческое событие или лицо, а на другой — соответствующие им даты. Бывало, перед началом концерта или кинофильма я по тем же бесчисленным карточкам спрашивала у него, в какие годы царствовал Марк Аврелий, когда был введён эдикт Каракаллы и многое в этом роде или — латинские слова и выражения, тоже по таким же карточкам.
Если не предполагалось ни кино, ни концерта, то наши с ним свидания назначались на десять часов вечера — время закрытия читальни. Саня охотнее жертвовал сном ради возлюбленной, чем своими занятиями!..
Настала весна 40-го года. Для регистрации мы выбрали день 27 апреля. Мой будущий муж любил числа, кратные 9-ти В этот тёплый, но ветреный день, придя из ЗАГСа, Саня подарил мне свою фотографию, сделав на ней надпись: «Будешь ли ты при всех обстоятельствах любить человека, с которым однажды соединила жизнь?»
На этот вопрос, поставленный мне мужем и судьбой, я постараюсь ответить в своих записках…
Мы никому не сказали о регистрации. А через несколько дней я уехала в Москву на производственную практику.
В Москве я оказалась впервые. Там я познакомилась со своим родным дядей Валентином Константиновичем Туркиным и его первой семьей: с Вероникой — старшей и Вероникой — младшей. Жила я у Вероники Николаевны. Практику проходила в Научно-исследовательском институте красителей, который находился совсем близко от дома на Патриарших прудах, где жила моя тётя.
18 июня я помчалась встречать своего мужа. Он приезжал на летнюю сессию МИФЛИ.
В тот счастливый день мы гуляли с Саней по парку культуры и отдыха. Забрели в Нескучный сад. Тогда мы не могли подозревать, при каких иных обстоятельствах мы опять побываем здесь. Нас разделит колючая проволока и разговаривать мы будем знаками: он — сидя на подоконнике окна третьего этажа дома на Калужской заставе, где настилал паркет, я — глядя на него из того самого Нескучного сада…
В конце июля мы, по совету дяди, поселились в Тарусе, где и провели свой «медовый месяц».
Сняли отдельную хату у самого леса. Мы не столько бродили по этому лесу, сколько располагались в тени берёз, и муж читал вслух или стихи Есенина или «Войну и мир» Толстого, частенько находя сходство между двумя Наташами.
Оба читали и занимались, вместе и порознь. Муж готовил предметы уже для следующего, второго курса МИФЛИ. Я же заполняла пробелы в своём образовании.
Только из Тарусы мы написали нашим обеим мамам и друзьям, что поженились, и получили от них поздравления. От друзей — не очень искренние, по ряду причин… Как я узнала позже от Кирилла, Кока был расстроен, что я вышла замуж за Саню, хотя ни одним намёком не дал мне этого почувствовать. Ведь Саня был его другом. Кирилл был огорчён за меня: опасался, что Саня своей деспотичностью, которая уже тогда была видна его друзьям, подавит мою индивидуальность, не даст развернуться моей личности.
Жизнь доказала мне, что друзья были правы. Но чтобы признаться в этом самой себе, понадобилось долгих тридцать лет.
