работы». Трудности, с которыми он встретился на первых порах, возвратившись домой, его не пугают. Ведь он «уже прошёл огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы». А потом у него есть заботливые мама и бабушка.
Когда я увиделась с Николаем летом следующего, 55-го года, он уже жил в Ростове. Штатной работы у него в то время не было. Эмиль Мазин обеспечивал его «двоечниками» по математике, которых Николай с успехом репетировал, даже приобретя на этом поприще определённую славу.
Оживлённой переписки, как в былое время, у нас с Николаем не получилось, но время от времени мы перебрасывались письмами.
Николай охотно прокомментировал бы какой-нибудь мой химический доклад или лекцию. «Я отвечу своим впечатлением, задам два-три наивных вопроса и ты сможешь судить, погиб ли я для химии окончательно или ещё сохранилась надежда?» — шутит он.
Лекцию я послать ему не рискнула, а послала сочинённую мной популярную «химическую пьесу», которая называлась «Настоящее шампанское» (или «День рождения химика») и с успехом «прошла» на моей институтской сцене. Похвалив меня за то, что я нашла удачную форму популяризации химии, ибо в пьесе можно показать, а химия без показа не доходит, Николай раскритиковал зато моего «героя», признав в нём «заученного чудака». По его мнению, нужен герой, который бы «толково и обстоятельно демонстрировал мощь химии окружающим его невеждам». Одним словом: «больше химии и меньше шампанского!..»
Начав свою послелагерную жизнь с репетиторства по математике, Николай шутил, что тот факт, что он химик, им не забыт, «чего нельзя сказать о самой химии».
Через два года после его освобождения времена изменились. И наличие 14-летнего производственного стажа (4 года — фронт и 10 лет — работа на заводах и стройках страны — так квалифицировались теперь его злоключения) сыграло немаловажную роль при зачислении Николая Виткевича осенью 56-го года аспирантом кафедры органической химии Ростовского университета. Ещё блестяще сданные экзамены и ещё — присланный Степуховичем из Саратова фотоотпечаток их общей статьи.
В 54-м году Саня купил домик в Кок-Тереке — тот самый, который раньше снимал. Ему сделали ещё и погреб. За засаженным огородом хозяйка будет ухаживать, пока он снова будет в Ташкенте, а урожай — ему. А где ещё найти такую тишину?.. Особенно прекрасны лунные ночи. Просто душа растворяется степь, небо и ничего больше… А как стало теплеть — прогулки к реке Чу, сон на открытом воздухе…
Здесь так хорошо ему пишется.
И ведь есть в Кок-Тереке ещё Зубовы, которые совсем по-родительски относятся к Сане.
Самочувствие у Сани превосходное. Но ничего не поделаешь, — надо ехать в Ташкент!
21 июня он уже снова в 13-м корпусе. Приняли Солженицына в онкодиспансере очень ласково. Нашли, что он изменился неузнаваемо. Но, тем не менее, ещё до всякого серьёзного осмотра, сказали, что кладут его на месяц.
Пробыть в онкодиспансере пришлось почти два месяца. Когда лейкоциты слишком падали, рентген приостанавливали.
Но вот пришёл конец лечению. Теперь Солженицын приедет сюда лишь через 10 лет, весной 64-го года. Приедет не для консультации, не для лечения. Приедет потому, что задумает писать повесть об этом «раковом» корпусе…
А пока, выписавшись из клиники, он бродит по Ташкенту. Куплен плащ. А главное — фотоаппарат.
Фотообъектив его «Зоркого» с жадностью ловит зверей Ташкентского зоопарка.
Новый, 55-й год Саня встречал вместе с девушкой, которой симпатизировал. А всё-таки жениться на ней не решился, хоть и смертельно надоело жить бобылём. Вдруг опять заболеет? И поухаживать некому… Плохо одинокому. И, поскольку в Кок-Тереке он не находит той, на которой бы мог и хотел жениться, которой мог бы довериться, у него начинает зреть план женитьбы не через очное, а через письменное знакомство.
Первые его жизненные опыты, рождающиеся из фантастических, чисто умозрительных построений.
Переписка… Высказывается желание познакомиться… Он поедет к ней, летом…
Лето 55-го года — первый его отдых за целых 15 лет! С 40-го года.
Завесившись от изнурительной казахстанской жары, он целыми днями сидит дома: пишет, читает, слушает музыку. К вечеру, когда спадает жара, идёт на реку, подолгу купается. Ночью спит на открытом воздухе.
Заканчивает пьесу «Республика труда» (будущая «Олень и шалашовка») и понемножку принимается за роман. Роман о «Марфинской шарашке».
К этому времени Саню разыскали его лагерные друзья: Дмитрий Панин и Лев Копелев. Идут письма. Даже прислан карандашный портрет, который сделал с него в своё время Сергей Михайлович Ивашёв- Мусатов.
А вышло случайно.
У входа в московский универмаг — ЦУМ — я столкнулась с Евгенией Ивановной Паниной.
Евгения Ивановна очень возбуждённо стала рассказывать о том, что пришлось пережить ей, когда она смогла, наконец, приехать к мужу в Кустанай, куда он был сослан. Он оказался там… не один!..
Но она (о, женщина!) всё-таки хлопочет о том, чтобы вернуть мужа в Москву…
Евгения Ивановна забросала меня вопросами о Сане. Только теперь нам стало известно, что наши мужья в лагере были между собой очень дружны. её Митя во что бы то ни стало хочет разыскать Саню. Знаю ли я его адрес?.. Да, конечно. Здесь, в Москве, живёт ещё один их общий друг, Лев Копелев.
Оба друга, узнав таким образом местонахождение Сани, стали уговаривать его хлопотать о снятии ограничений. Писала об этом Сане и Евгения Ивановна. Но Саня не спешит.
Ездил на этот раз Саня не в Ташкент, а в Караганду — рассеяться, а может, и жениться. Но хозяйки с собой в Кок-Терек он не привёз. Первый из его фантастических планов женитьбы реализован не был.
Осенняя амнистия 55-го года пробудила маленькую надежду. Может быть, она и к нему имеет отношение?.. Освободят от ссылки?..
Куда податься?.. Жить в городе он не хочет. Спешка, соседи, трамваи, невыключенные громкоговорители за стеной и всякое прочее. Поселиться бы где-нибудь в сельской местности в Средней России, лучше бы не на железной дороге и не в районном центре, а в глуши. Во многом Сане так хорошо в его Кок-Тереке, что ничего другого как будто и не хочется.
Совершенно неожиданно в апреле 56-го года я получила от Сани письмо. Он сообщал мне, что его освободили от ссылки со снятием судимости. Писал, что хочет переехать в Среднюю Россию и устроиться в каком-нибудь «берендеевом уголке», что в связи с этим завязал переписку с Ивановским и Владимирским облоно. Спрашивал, не могу ли я узнать, не нуждается ли Рязанская область в физиках или математиках, и при этом заверял, что, если и будет жить в Рязанской области, «никакой тени» на мою жизнь «отбрасывать не будет».
В Рязанском облоно мне разъяснили, что математики и физики в нашей области «в избытке», о чём я и написала Сане, советуя устраиваться в городе.
Кончается учебный год. В четвёртый раз выпускает Саня десятые классы.
Дом ему удаётся продать. Нехитрая мебель раздаривается…
Распростившись со школой, с Еленой Александровной и Николаем Ивановичем Зубовыми, Солженицын 20 июня покидает Кок-Терек.
Александр сообщил, что где бы он ни был, о его местопребывании всегда будет знать жена его друга Панина. Как-то, приехав в Москву и остановившись у Лиды, я набираю номер рабочего телефона Евгении Ивановны, которую предупредила открыткой, что в этот день приеду и ей позвоню.
«Саня здесь и ждёт вас на Девятинском…»
Вечером я еду на Девятинский переулок. Я шла… на расплату! Тяжело поднималась по лестнице, будто на Голгофу! Евгения Ивановна встретила меня, провела в комнату. Саня с Паниным сидели в углу за
