Разнообразие в нашу размеренную жизнь со строго заведённым распорядком вносили гости, хотя и очень редкие.
Приезжал к нам ещё раз Николай Андреевич Потапов. К тому времени «Андреич» перебрался на строительство Воткинской ГЭС, на Каме, где был начальником управления электромонтажа.
Несколько раз к нам приезжал Д. М. Панин. Бывали и другие друзья.
Из моих подруг приезжала ко мне только Шура Попова, да один раз, проездом, была у нас Ирочка Арсеньева из Ростова, подруга детских лет.
Все приезды Шуры не обходились без нашего с ней музицирования. Однажды сделали запись на магнитную ленту нашего небольшого концерта: Шуман, Шуберт, Римский-Корсаков, Векерлен…
Все эти гости приезжали не неожиданно, были, так сказать, плановыми гостями.
Пожалуй, только один гость свалился к нам, как снег на голову! Хотя муж мой не виделся с нежданным посетителем 15 лет, да и виделся всего только один раз, в поезде, узнал он его тотчас же. Уж больно характерна была наружность у знакомого нам Лёни Власова.
Успевшие когда-то так быстро подружиться, Александр и Леонид оживлённо проговорили весь вечер.
Власов часто бывал в командировках в Москве (жил он в Риге) и рад бы был нас навещать. Но уже во второй приезд почувствовал, что Александр с ним очень сдержан, и понял, что «просто так» к нам приезжать не годится… Дело ограничилось редкой перепиской.
Впрочем, что Власов! Запомнившееся, но всё-таки мимолетное знакомство. Когда в Рязань переедет Николай Виткевич, я буду в восторге. Думалось: столько пережито им и Александром вместе. Муж познакомился с Николаем на десять лет раньше, чем со мной… Всё время рядом: школа, университет, МИФЛИ… Они были вместе и на фронте, и в тюрьме… А Солженицын сразу же охладил мои пылкие эмоции.
— В гости ходить будут… Подарки делать надо…
Из родственников к нам изредка приезжала погостить тётя Женя, мамина сестра. А во второй половине января 61-го года приехала тётя моего мужа (жена его дядюшки по материнской линии — Романа) Ирина Ивановна Щербак.
Тётя Ира, «весьма поладившая со всеми нашими старушками», как констатировал мой муж, чувствовала себя у нас хорошо и легко.
Показали ей Рязань, свозили в нашу милую Солотчу. Эта поездка имела ещё и деловую сторону. Не согласится ли Ирина Ивановна переехать к нам поближе? В деревне Давыдове, рядом с Солотчей, продавался дом с садом. Мы могли бы купить дом и поселить её там. А сами будем постоянно её навещать, обеспечивать всем необходимым, помогать по хозяйству, проводить там выходные дни, а то и жить неделями.
Тёте Ире очень там нравится. А всё-таки как-то боязно трогаться с привычного места. Да и как же быть с кошками?.. С ними ведь в поезд не посадят…
«Нет, — говорит она, — лучше стариков не трогать с насиженных мест!» Не решилась Ирина Ивановна на резкую перемену своей жизни. Предпочла одиночество в маленькой каморке… Одиночество, которое она делила со своими четвероногими.
После отъезда между тётей Ирой и моей мамой началась оживлённая переписка. Сначала считалось естественным, что писала в основном моя мама, что все заботы с посылкой денег, посылок она взяла на себя. Но с годами начала расти обида на племянника — сам почти не пишет ей. Больное старческое воображение обвинило в этом нас с мамой. Это мы отгораживаем от неё Саню. Я не сдержалась и ответила ей. Напомнила, как она когда-то, пожалев кошек, предпочла их Сане.
Те, кого интересует Солженицын и его книги, знакомы с Ириной Щербак. Задолго до ноябрьского номера западногерманского журнала «Штерн» за 1971 год о ней написал сам Солженицын. Ирина Щербак в молодости описана под своим собственным именем в «Августе Четырнадцатого», а в старости — в «Свече на ветру» (тётя Христина). Из этих произведений известно о её набожности.
Но Ирина Ивановна не просто верующая. Свои оригинальные взгляды она излагала в многочисленных письмах моей маме, посвящённых, помимо прочего, опекаемым ею кошкам. В одном есть такие строки:
«Вот они истинные последователи Христа. А люди далеко стоят от учения Христа».
Постараемся понять старую женщину. Не могла она простить оскорбления, которое я нанесла «истинным последователям Христа». И не вызывает удивления её «ценная информация» сотруднику «Штерна». Он, Дитер Штейнер, оказался, кстати, на уровне старушки. По-видимому, в данном случае версии тётушки больше устраивали редакцию, чем истина. Между прочим, Ирина Щербак превратила меня, казачку, в «дочь еврейского торговца» и сделала меня из жены Солженицына его «любовницей» вовсе не из желания исказить факты. Просто — это самые ругательные слова в лексиконе тётушки! Если кто и удивил меня, то это Александр Исаевич. В четырехчасовом интервью, на сей раз не жалея времени, он подробно комментировал вышеназванную статью. Только в мою защиту у него не нашлось ни единого слова. Правда, год спустя, он пообещал мне… «посмертную реабилитацию» (!).
Ещё некоторое разнообразие в нашу жизнь вносили нечастые поездки в Москву. Обычно они носили деловой характер: научные конференции у меня, командировки в Академию педагогических наук — у мужа. Изредка мы попадали в столицу вместе.
В мае 60-го года мне удалось побывать в Москве на выставке английских художников, на выставке Рериха-сына, посмотреть блестящую пьесу Уайльда «Веер леди Уиндермиер». А ещё в тот раз, случайно проезжая на автобусе по Новослободской улице, довелось увидеть, как разрушали вселявшую ужас кирпичную стену Бутырской тюрьмы… Мне это показалось символом того, что страшное прошлое уходит навсегда…
Александр, попадая в Москву, всегда стремился повидаться с Паниным, Копелевым, Ивашёвым- Мусатовым… А как-то они все четверо собрались вместе на квартире сестры Дмитрия Михайловича 9 февраля 1959 года, в 14-ю годовщину ареста моего мужа.
Каждый из них до этого побывал на Художественной выставке в Манеже. Причём Александр чувствовал себя шокированным «неприличной выходкой польских художников», которые заняли всё отведённое им помещение либо под сугубо абстрактную, либо под совершенно экспрессионистскую живопись. Ни одной картины в духе реализма! Тем не менее эти залы были полны народа, в них возникали стихийные споры, царило большое оживление.
Ивашёв-Мусатов сказал, что все великие художники были «в какой-то мере абстракционистами», даже Рембрандт и Рублёв, которые «уравновешивали фигуру не фигурой же, а, например, поворотом; цвет — не цветом же, а, например, взглядом». И хотя нынешние абстракционисты «есть люди без сердца» и «создают не дом, а скелет дома и предлагают нам в нём жить», полное пренебрежение абстрактной живописью привело бы «к упадку орнаментального и декоративного искусства».
Я рассказала о наших занятиях на протяжении учебного года: осенью, зимой, весной… А что было в промежутке? В летние месяцы?.. Тут уж в нашу размеренную жизнь врывалось нечто совершенно другое, новое, свежее, совсем другие впечатления!.. Мы вырывались на простор!
Наш отдых редко малоподвижен. Разве что две недели в 59-м году в Черноморском с утренними и вечерними купаниями. Больше мы всё время в движении. Причём маршрут составлен заранее. А также строгий график, предусматривающий и пересадки, и остановки, и — попутно — встречи с друзьями. Для этого заранее изучено железнодорожное или пароходное расписание, посланы запросы, припасены карты и справочники, составлены карточки по особо достопримечательным местам.
Поезда подбрасывали нас в разных направлениях, радиусами от Москвы. То в Ленинград, а из него в Осташков или в Прибалтику, то в Крым или на Кавказ, то во Владимир, а то и в Иркутск… А там уже — более ближние поездки или походы по намеченным маршрутам.
Кроме Волги, Оки и Москвы-реки, на теплоходах мы плавали ещё по Днепру, по Каме и Белой, по Енисею.
Самой удивительной рекой нам показался, конечно, Енисей.
А на Днепре больше всего покорил нас Канев — город, где похоронен поэт Шевченко. Канев живописно расположился на покрытых лесом холмах. Запомнились яркие многочисленные ночные огни
