её, но и цели, которые Вы ставите перед своим пером (они ведь могут и не совпасть у Вас и у Вашего рецензента).
Состояние здоровья моего и поздний приход в литературу (заставляет меня крайне дорожить своим временем) и делают невозможным выполнить Вашу просьбу.
Поверьте, что безымянный (для Вас) рецензент, постоянно занимающийся подобной работой в журнале, скажем, в «Новом мире», сумеет Вас лучше удовлетворить, чем я.
Всего доброго!
В своё время молодой Солженицын счёл естественным обращаться к Константину Федину и к Борису Лавренёву со своими первыми опусами. И ответ он получал отнюдь не по «Форме № 1».
Одним из немногих исключений был случай с ленинградской писательницей Татьяной Казанской.
Летом 1963 года мы с Александром Исаевичем посетили в Ленинграде Анну Андреевну Ахматову. Когда мы вышли от Ахматовой, на трамвайной остановке нас догнала худенькая женщина с остреньким лицом, в очках, показавшаяся нам совсем молоденькой. Очень волнуясь, она протянула Александру Исаевичу рукопись и стала просить его её прочесть.
— Почему вы обращаетесь именно ко мне?
— Потому что мне очень нравится то, что вы пишете.
Мой муж не устоял и взял, предупредив только, что в Ленинграде читать не будет.
Далеко не сразу, но Александр Исаевич всё же написал развёрнутую рецензию, ворча при этом, сколько времени она у него отняла.
«Рассказ — на пороге удачи, — резюмировал он. — Чтобы перешагнуть этот порог, хотелось бы…»
Одним словом, Казанской повезло! Но она, потеряв чувство меры, прислала ещё один рассказ, на который ответа, конечно же, не получила!
Невезучими оказались не только начинающие писатели, но и представители других профессий. Солженицын наотрез отказывается принимать журналистов, читателей и вообще каких бы то ни было посетителей. Стена между писателем и жизнью растёт.
Как-то раз пожаловали два московских скульптора. Они делают портрет Солженицына. Им надо если не поговорить, то хотя бы посмотреть на него.
Я вежливо пытаюсь убедить скульпторов оставить свои попытки. Но мне это плохо удаётся.
Наконец, мой муж, потеряв терпение, выходит и, оттеснив меня, захлопывает дверь перед скульпторами. Я горестно пошутила, что так теперь и изобразят его, захлопывающего дверь перед посетителями…
Один раз мы были за всё это наказаны. Два журналиста проникли к нам под видом контролеров из городского управления электросети. В результате был составлен акт, официально запрещавший пользоваться лампочкой в нашем подполе.
Почти год мы спускались туда за соленьями с карманным фонариком, пока не поняли, что нас просто «разыграли».
У Александра Исаевича в эти годы не было недостатка в знакомствах с интересными людьми, многие из которых относились к нему искренне и благожелательно. Почему же произошло так, что предпочтение было отдано отнюдь не им. Мне кажется, что лучше всего это видно на примере так и не состоявшейся дружбы с Александром Трифоновичем Твардовским.
Симпатия к Твардовскому у Александра Исаевича была с давних пор. Ещё в 44-м году муж писал мне с фронта, что ему попалась первая «правдивая (в моём духе) книжка о войне». Это была поэма «Василий Тёркин».
Александр Исаевич решил отдать свою повесть «Один день Ивана Денисовича» на суд именно Твардовскому потому, что высоко ценил его как писателя. Кроме того, Александр Исаевич надеялся, что Александр Трифонович примет повесть ещё и сердцем. Сам вышедший из крестьянской среды, Твардовский не мог, как думал муж, не оцепить выбора героя.
Реакция Твардовского превзошла все его надежды.
Позже Твардовский принял и следующие рассказы Солженицына: «Матрёнин двор», «Случай на станции Кречетовка».
Александр Трифонович был трогательно заботлив к Александру Исаевичу. Получив от него «Кречетовку», он, на всякий случай, успокаивал Солженицына: «Так бывает, что один рассказ удаётся, а следующий — нет». И просил не отчаиваться в случае неудачи.
Незадолго до выхода «Ивана Денисовича» Александр Исаевич получил от Твардовского большое письмо, полное не только надежд, но и тревоги за Солженицына, за его будущее. «По праву возраста и литературного опыта» он предупреждал Александра Исаевича, что ему предстоит столкнуться и с «интересом к Вам, подогретым порой и внелитературными импульсами». Твардовский вёл эту речь к тому, чтобы подчеркнуть свою надежду на спокойствие, выдержку, на высокое чувство собственного достоинства Солженицына.
«Вы прошли многие испытания, в которых сложился и возмужал Ваш дар, и трудно представить, чтобы Вы не выдержали испытания славой».
Интересно, что с тревогой Твардовского перекликается письмо незнакомой нам читательницы — москвички В. К., которое придёт к нам месяца через три после выхода «Ивана Денисовича».
«Друг — человек, Солженицын!
Пишу я Вам потому, что мне приказано написать это вот письмо».
А приказывала читательнице «сама жизнь, сам её сокровенный смысл».
Она писала, что повесть вызвала у неё смешанные чувства. Во-первых, скверно уже то — «что Вы станете модным». А это означало, что «помимо Вашей воли, кто-то постарается Вас использовать для своих каких-то целей».
Она сулила Солженицыну, что — жизнь даст ему испытание гораздо более трудное, чем все лишения лагерных лет.
В день выхода «Ивана Денисовича», 18 ноября 1962 года, в воскресенье, Солженицын по вызову Твардовского поехал к нему, чтобы выслушать его замечания к рассказу «Случай на станции Кречетовка».
Александр Трифонович сразу же положил перед ним на стол «Известия», открытые на пятой странице. Александр Исаевич вскользь посмотрел, отложил газету в сторону и решительно предложил:
— Давайте приступим к делу! (То есть к разбору «Случая».)
Твардовский пожал плечами и вышел в другую комнату, закрыв за собой дверь. Пришлось в принудительном порядке прочесть статью Симонова.
(Статьёй этой, кстати сказать, Солженицын остался недоволен. Он говорил мне, что Симонов «ничего не написал о языке, о проникновении в душу простого человека».)
Разговор о «Кречетовке» начался с вопроса Твардовского, как разбирать рассказ: с наркозом или без наркоза. Александр Исаевич, разумеется, от наркоза отказался. Александр Трифонович сделал довольно много замечаний. Автор все их встречал в штыки. «Да вы отстаивайте рубеж, а не каждый окопчик!» — сдерживал его Твардовский.
Александру Исаевичу очень хотелось знать мнение Твардовского о романе «В круге первом».
Сначала он дал прочесть Твардовскому несколько глав, в которых проходила линия Глеба и Нади Нержиных. Главы эти Александру Трифоновичу в общем-то понравились. Однако он счёл, что печатать их, не имея продолжения рассказа, оборванного вдруг на полуслове, — «нерасчёт, порча дела».
И вот Александр Исаевич решает сделать ещё одну редакцию «Круга первого». Он покажет её Твардовскому. И тот, быть может, её опубликует?..
2 мая 1964 года Александр Трифонович приехал к нам домой в Рязань.
Встретили мы его на вокзале, со своей машиной.
Я вижу Твардовского впервые. Большой, в светло-синем плаще и синем берете, отчего глаза синие- синие… Александру Трифоновичу тесно в нашем маленьком «Денисе» (так мы называли своего
