Спустя несколько лет я останавливалась в Ленинграде в той же самой квартире. В первую же минуту, вешая своё пальто, задела этот самый скрывавшийся от меня телефон. Он упал. Трубка разбилась. Пришлось этот участвовавший в заговоре телефон заменить.
Я позвонила Воронянской. Кажется, Александр Исаевич собирается в ближайшие дни выехать в Москву. Сочувствия мне в её голосе не было…
21 февраля получила от мужа телеграмму. Встречаемся с ним в Москве. Стало легче, но не легко… Что-то изменилось…
25 февраля мы с мужем едем навстречу друг другу: я из Рязани, он — из Ленинграда. Оба — в Москву.
Ехала в Москву несколько успокоившаяся. Но всё-таки, встретив мужа вечером 25 февраля на Ленинградском вокзале, тут же, на перроне, сказала ему, что он стал «не моим». Отрицает. Он же сделал всё, как я хотела.И даже привёз мне подарок ко дню рождения. Им оказалась хорошенькая дамская сумочка бежевого цвета, которую, впрочем, я сразу невзлюбила.
А себе муж купил новый свитер. Меня удивило изменение его вкуса: свитер был чёрным, но с ярким рисунком. Сказал, что это Воронянская высмотрела его и убедила купить.
В этот вечер муж всячески старался рассеять мою настороженность. Всего месяц назад мы были с ним здесь же, вместе. Но всё было будто и так, как перед его отъездом в Ленинград, а в чём-то всё же не так…
Через несколько дней мы с мужем были у наших друзей Теушей. Очень наблюдательная Сусанна Лазаревна почувствовала какой-то новый оттенок в отношении мужа ко мне. Когда мы остались с ней наедине, спросила, не опасаюсь ли я, что Александр Исаевич может увлечься какой-нибудь из артисток «Современника»…
— Это исключается Я не сомневаюсь: творчество — моя единственная соперница…
В тот же день я уехала в Рязань. А ещё через несколько дней вернулся и мой муж.
Мама моя почувствовала, что зять вернулся на этот раз домой совсем другим Его как-то ничто дома не радовало, как бывало. Напротив, многое раздражало… Как назло, часы, бой которых был снова остановлен к его приезду, нет-нет да прорывались и ударяли совсем невпопад, как будто лишь затем, чтобы напомнить об обиде, им нанесённой…
Я была в тот период очень занята в институте — проходила сессия заочников. Когда бывала дома, спешила сразу к роялю, не оставляя мысли выступить с концертом. А потому с мужем мы как-то меньше, чем обычно, общались. В основном Александр Исаевич занимался «Кругом», перерабатывал и дорабатывал отдельные главы.
Всё было бы хорошо, если бы меня оставило ощущение, что муж в чём-то неуловимо изменился. Что- то между нами было недоговорено.
Наконец, не выдержала и спросила его об этом…
— В нашем доме совершено предательство, — сказал он.
— Кем? — не веря ушам, воскликнула я.
— Мамой…???
Пока мы здесь в Рязани, он не скажет, в чём оно состоит. Потом, пожалуй, когда мы поедем в Ташкент…
Мама и… предательство?
Открытая душа мамы, её искренность и самоотверженность и… предательство?!
Я сжалась. Покой был потерян. Пыталась готовиться к концерту, но ничего, ничего не выходило. Я была рассредоточена, рассеяна…
Как-то всё же дожили до 17 марта — до нашего отъезда.
На дворе мороз 10°. Вызвали такси, чтобы ехать сразу в лёгкой одежде: на мне белое пальто и соломенная шляпа, на муже — плащ.
В вагоне свободно. Едем в купе вдвоём.
В поезде постепенно отхожу. Муж перебирает взятые им с собой заготовки для «Ракового корпуса».
В три часа дня мы в столице Узбекистана. Гостиница «Ташкент».
Не зря ли он сюда приехал — думает мой муж. Эти сомнения, высказанные мне в первый вечер, не рассеялись у него и на следующий день, когда он уже побывал в онкодиспансере, ходил в белом халате, участвовал в обходе, но всё же чувствовал себя «именитым гостем».
Он лишний раз убедился, что невозможно и нелепо «собирать материал». «Собирать материал» можно только своим горбом и не будучи (хотя бы для окружающих) никаким писателем. Иначе ты безнадежно сторонний наблюдатель, перед которым все притворяются или становятся на цыпочки.
Можно писать только о том, что пережил! — таково крепнущее убеждение Солженицына. Выходит, что Лев Копелев прав?!.
Началось это в горький для меня день 23 марта. За окном лил дождь, то и дело переходящий в ливень.
— Ну, давай поговорим! — наконец, сказал мне муж.
Он посадил меня на одну из двух кроватей, стоявших через узкий проход одна от другой, пристально глядя на меня, стал объяснять, в чем состояло «предательство» моей мамы…
Она слишком откровенно говорила с одной посетительницей о здоровье, вернее, о болезни своего зятя.
Я не поверила.
— Как ты можешь быть в этом уверен? — спросила я. — Кому она сказала?..
Муж назвал мне фамилию.
Я растерялась. Этой женщине — профессору из Ленинграда я склонна была доверять, хотя не знала её лично. Но меня поразила другая мысль.
— Как она могла сказать тебе такое?.. Разве женщины с мужчинами на такие темы говорят?
Муж молчал. Вероятно ждал, чтоб я догадалась… Неужто?..
— Она… влюбилась в тебя?.. Ты с нею близок?..
— Да.
Я почему-то улыбнулась. Учёная женщина-профессор влюбилась в моего мужа…
Но в следующее мгновение слёзы неудержимо полились из глаз…
— Ты помогла мне создать один роман. Разреши, чтобы она помогла мне создать другой! — услышала я.
И он стал объяснять, что я слабенькая, что мне не под силу пешие путешествия. А ему надо побродить по деревням. Она же неприхотливее меня и выносливее физически. А мы с ним будем путешествовать на машине… Ведь он — писатель. К нему нельзя применять обычные мерки.
Рушился наш мир, где я и он были неразделимы. В него вошла женщина. Заняла место в этом только нам двоим принадлежавшем мире!..
Многолетняя вера оказалась иллюзией.
— Я всё понимаю, — вымолвила я наконец. — Мой этап в твоей жизни кончился. Но только позволь мне уйти совсем, уйти из жизни.
— Ты должна жить! — уговаривал меня Александр. — Если ты покончишь с собой — ты погубишь не только себя, ты погубишь и меня и моё творчество…
Он убеждает: ничего страшного не произошло, он любит меня. Его отношение ко мне и к ней — это «две непересекающиеся плоскости». Ко мне одно чувство. К ней — «совсем другое».
Я настолько привыкла безоговорочно верить мужу, жить с сознанием того, что этот человек высок и исключителен, что мне в голову не могло прийти сомнение. Но… как пойти ему навстречу? Как переделать себя? Свои принципы?
Александру казалось, что он так хорошо всё придумал! Если только я соглашусь — всем будет хорошо! И его в то же время не будет мучить совесть. Ведь жена позволила…
Скажи кто-нибудь Солженицыну в те минуты, что его замысел противоречит и морали, и религии, и простой человечности — он не поверил бы и искренне удивился.
Он мучился от сознания, что так хорошо придуманный им план не удаётся. И он приводил всё новые
