— А вот здесь распишитесь, пожалуйста! — сказал он, указывая на соответствующую графу бланка. Отчетливым, механическим голосом, в котором слышался швейцарский диалект, он предупредил меня, что я не смею менять ни местожительства, ни места работы без разрешения соответствующего отдела полиции. Затем, понизив голос, он продолжал уже как бы доверительно: —Для вас, господин дэктор, это, конечно, простая формальность. Согласно решению федерального парламента с сентября 1668 года мы в принципе не ограничиваем чехословацких беженцев в выборе и смене места работы и профессии. Так что в этом смысле вы можете не опасаться.
На этом лимит официальной гуманности был исчерпан. Затем человек с фамилией «На стене» растолковал мне, что я не смею заниматься никакой политической деятельностью — в Швейцарии она запрещена политическим беженцам под угрозой лишения права убежища. Точно так же я буду лишен права убежища, если вступлю в контакт с представительством своей родины.
Он произнес все это плавно, связно, не сбиваясь, более того, ни разу не запнувшись. Как будто включил где-то внутри себя магнитофонную ленту.
Стояло позднее лето.
Надвигались вечерние сумерки. С улицы доносился глухой рокот автомобилей, проносившихся по перекрестку, который отделял «Люцернер-банк», часовой магазин «Патек-Филип» и ювелирный магазин фирмы «Бухерер», пристань для яхт, моторных лодок и туристских пароходов в бухте Фирвальдштетского озера от доходных домов, дешевых кабаков, турецких, итальянских и испанских лавчонок на Базелынтрассе.
— С той минуты, как удовлетворена просьба о предоставлении вам политического убежища, вы можете подыскивать себе квартиру и работу, — продолжал полицейский чин.
— Благодарю! Это просто замечательно. Я беспредельно рад, господин комиссар. Еще раз сердечно благодарю вас!..
Он поглядел на меня.
В его темных, словно затянутых пленкой глазах, казалось, блеснула вдруг искра интереса. Да, действительно: всего лишь блеснула, и действительно лишь искра. Сразу смекнув, что к чему, я сказал себе: «Осторожно, Блажек! Не перегибай…» Хотя, само собой разумеется, я был рад покинуть комнатушку в мансарде второразрядного отеля «Бэрен» со скрипучим дощатым полом, продавленной постелью и окном, выходящим к вентиляционной шахте, из которой разило кухонным чадом и отбросами — прибежище, где я жил как «беженец» из Чехословакии за счет благотворительного общества, имея право на ежедневное трехразовое питание и пятьдесят франков в месяц на карманные расходы.
— Как только вы найдете работу, вам надлежит в соответствии с вашими возможностями ежемесячно выплачивать затраченные на оплату вашего жилья и питания средства, которые были израсходованы благотворительным обществом, — сказал Готфрид Ауфдермауэр. — Вы согласны?
— Разумеется, господин комиссар, — ответил я.
С-гэмнело. Сумерки здесь наступали быстро, как это бывает в горных долинах. В висках у меня стучала кровь. Ноги были словно налиты свинцом. «Спать… — подумал я. — Ничего другого — только спать». Надо отдохнуть. И сосредоточиться. Теперь мне предстоит сделать один из решающих шагов на пути к Бобину.
Бобин.
«Больница милосердных братьев» с ее телекамерами, проволокой под током и доктором Иааном Наарелбакком — все это казалось мне теперь куда более далеким, чем в Праге. А путь-дорога к Бобину подозрительно смахивала на путь-дорогу в другую галактику.
— Взносы в счет долга не будут слишком высокими, — пояснил Готфрид Ауфдермауэр, — то есть они будут соответствовать вашим возможностям.
Он был швейцарец, и главное, что его интересовало, это деньги.
— Понимаю, — сказал я.
— Закурите? — спросил Готфрид Ауфдермауэр и придвинул ко мне пачку сигарет «Муратти Амбассадор» с двойным фильтром из активированного угля.
— Благодарю! С удовольствием!
Я наклонился. Комиссар щелкнул зажигалкой. «Осторожно, — мелькнула у меня мысль, — что-то для комиссара полиции чересчур уж он вежлив и гостеприимен. Посмотрим, что еще предложит».
— Как вы себе представляете, чем будете заниматься?
— Я коммерческий работник, занимался торговлей и, думаю, мог бы служить, для начала, скажем, пусть даже на невысокой должности, в какой-нибудь торговой фирме. Желательно в такой, которая имеет что-то общее с моей отраслью. То есть с малой химией. Главным образом лекарственной.
Как у каждого разведчика, была и у меня своя «тень». Буде господам с противоборствующей стороны вздумается основательнее проверить, кто и что я такое, они бы установили, что сотрудник известного объединения «Хемо-экс» юрист Ярослав Блажек подписывал ряд торговых соглашений, регулировавших отношения между «Хемоэк-сом» и западными фирмами. Их оперативники обязательно установили бы, что доктор Блажек Ярослав имеет счет под номером 27472 в цюрихском филиале «Швейцарише Кредитанштальт», где числится четыре тысячи семьсот пятьдесят три франка.
Это было ровно столько, сколько мог накопить из командировочных за годы поездок человек, помышлявший об эмиграции. Эти деньги, как было условлено с Вацлавом Плихтой, я действительно вкладывал небольшими суммами при каждом своем выезде в другие страны.
Оперативные меры, предпринятые «на всякий случай», теперь оказались очень кстати. Они удачно дополняли легенду с «просьбой об убежище», которую я теперь реализовал. Я не строил из себя политического страдальца. Этому уже не верили даже журналисты, пишущие о «политических мучениках в Чехословакии». Я представился просто как человек, которому жизнь дома действует на нервы, и ему захотелось пожить где-нибудь в другом месте. К этому я добавил еще семейные неурядицы и то, что об эмиграции помышлял уже давно, продуманно к ней готовился, а жена (бедняга Мария!) отказывалась покинуть родину.
Для швейцарских представителей власти эта легенда имела и свои минусы: я не высказывал политических доводов в подкрепление своей просьбы о предоставлении убежища, и мне могли отказать. Но мы предусмотрели и такой вариант. Если бы швейцарцы меня выставили, я должен был закрыть свой счет в цюрихском банке и попытать счастья в Дании. Или в Бельгии. Но все же, с другой стороны, моя легенда имела непревзойденное преимущество: она вполне соответствовала тому представлению о чешских эмигрантах, которое за десять последних лет сложилось у швейцарской секретной службы и ЦРУ: это либо явные изменники, либо мелкие хапуги-корыстолюбцы, воображающие, будто в Швейцарии у коров три филейные вырезки, а в ручьях течет «Кнорр-бульон» [2] с мясными фрикадельками.
Я причислил себя ко второй категории.
«Сбежал» я, действительно воспользовавшись служебной командировкой, во время которой в самом деле вел переговоры известной фармацевтической фирмой.
— Заниматься торговлей… Легко сказать. До сих пор вы занимались ею только там… на Востоке. А здесь Европа!.. — заметил Готфрид Ауфдермауэр.
«Вот как! Они не считают нас Европой». Я закусил губу, чтобы не рассмеяться в лицо этому тупому зазнайке.
— Торговля всюду торговля, господин комиссар. И, как вам известно, мне достаточно довелось сотрудничать с европейскими партнерами, — возразил я, употребив его выражения.
«Что-то ты слишком уж обо мне заботишься, — подумал я и вспомнил вдруг о своем начальнике: «Ты, безусловно, будешь там, как говорится у военных, в окопах передового охранения. И дело там придется иметь не с болтливыми, брюзжащими гомолами и темными спекулянтами типа Гайе ван Заалма, а с профессионалами, знатоками своего дела». — И похоже, так оно и есть».
— Верно, — согласился Готфрид «На стене». — Ну что ж, вам стоит попытать счастья в «Ла Франшет». Там вас знают и…
— Извините! — прервал я его. — Но я не думаю, что в «Ла Франшет» меня встретят с распростертыми объятиями. Для нее я имел значение как представитель чехословацкой фирмы. Теперь же ситуация изменилась. Как беженца меня вряд ли там примут. Хотя бы потому, что это может ухудшить их отношения
