требовалось. Он вернул мне документы, ткнув пальцем в Бобина, спросил:
— А это кто?
— Нильс ван Маас, голландец, мой коллега, археолог. По идее — и мой гид, а вот случилось так, что мне приходится доставлять его до постели в ближайший отель.
Полицейский наклонился к Бобину. «Хоть бы он не проснулся! Боже, сделай, чтобы он не проснулся!» — заклинал я про себя. Если он сейчас проснется, то уж, конечно, не вспомнит, что он Нильс ван Маас, археолог, отправившийся на дни отпуска в путешествие. А уж тогда… Я огляделся. Шоссе было пусто. Я мог бы, конечно, свалить этого полицейского. Но это было бы нападением на должностное лицо, за что дома, доберись я туда, мне не миновать бы тяжкого наказания. Да и тут могли бж» возникнуть большие сложности.
— Что с ним? — спросил полицейский.
— Извольте понюхать!
С видом многоопытного спеца тот втянул воздух, наклонившись к самому лицу Бобина, и понимающе усмехнулся.
— Можете ехать, — сказал он, — все в порядке.
Вскинув вверх ладонь, он козырнул, как козыряют французы, и пожелал мне счастливого пути.
Я включил скорость, дал газ. Секунды спустя стрелка спидометра перескочила цифру 150.
Скорость означала жизнь.
* * *
Я ждал точно в том месте, где должен был ждать.
Было 20 часов 30 минут западноевропейского времени, когда в дюнах за Остенде мне подал руку здоровенный парень с густыми светлыми бровями, в исландской куртке, саржевых штанах, заправленных в сапоги, и в матросской бескозырке. Названный им пароль был правильным и не вызывал никаких сомнений.
Вместе с ним мы вынесли Бобина из машины и положили в лодку.
— Ему очень плохо, — сказал я здоровяку по-немецки.
— Не беспокойтесь, наш доктор быстро поставит его на ноги, — успокоил меня парень и пощупал у Бобина пульс. — По-моему, ничего страшного…
Ветер срывал с дюн струйки песка, шуршал пучками редкой жесткой травы. Кругом ни души. Лишь в сотне метров от берега качался на волнах моторный катер да на горизонте виднелось большое судно.
— По моим бумагам он будет теперь значиться как Рольф Янковски. До судна нам рукой подать.
Затем парень сел в лодку, которую стало потихоньку относить от берега, и, слегка махнув мне рукой, взялся за весла. Через минуту лодка уже причалила к катеру. Я видел, как бессильного, недвижного Бобина вынесли на палубу, взяли на буксир лодку, потом слушал гул мотора, постепенно стихавший, пока совсем не слился с шумом моря. Катер то появлялся, то исчезал в волнах.
Я огляделся.
По дороге со стороны Остенде к конечной остановке трамвая, возившего летом на пляж туристов, шли два старика. Сейчас трамвай не ходил. Я сел на гребень дюны, достал бинокль и увидел, как моторный катер пришвартовался к большому судну.
Сошлись клочья подъемных кранов, катер поднялся в воздух, а затем плавно опустился на палубу — вернулся па свое постоянное место.
По-прежнему глядя в бинокль, я увидел, как на мачте взвился зеленый вымпел. Такой сигнал не значился ни в одном морском коде. Это было адресованное мне сообщение о том, что пассажир доставлен на палубу.
Я сидел и с каким-то странным безразличием смотрел, как скрывается за горизонтом судно, не испытывая облегчения от того, что Бобин наконец-то находится в полной безопасности.
Вариантом А мне запрещался совместный с Боби-ном отъезд на океанском судне. Мне отводилась роль куропатки-самочки, отвлекающей и уводящей лису пт гнезда.
Теперь норвежцу-археологу пришло время исчезнуть. Мой трюк с «ягуаром» наверняка уже раскрыт.
* * *
Было около половины десятого. Бельгийско-французскую границу я миновал без затруднений.
В эти минуты Гана Шульцова, вероятнее всего, лежала еще в медвытрезвителе, а парни из ЦРУ ломали себе головы над тем, что же случилось с ее супругом. А заодно и со мной.
Я поставил «ягуар» на ближайшей, заранее намеченной стоянке, где имелся телефон аварийной службы, и, связавшись с ней, сообщил, что к ночи должен быть в Париже, а моя машина сломалась. Мне обещали помочь и предложили для дальнейшего пути «ситроен». Прежде чем его доставили, я повозился немного в «ягуаре» с распределителем — прерывателем зажигания и, думаю, надолго лишил его способности прерывать и распределять.
А часом позже уже мчался к Парижу в новой машине.
* * *
— Здравствуй, — встретил меня в Париже Виктор. — Ну и заварил же ты кашу! Знаешь, гоняясь за тобой, они подняли на ноги всю европейскую резидентуру ЦРУ и своих агентов из службы НАТО!
Мы сидели в маленьком бистро на улице Монже неподалеку от Пантеона. Я с аппетитом уплетал теплые парижские рогалики и пил, как это принято в Париже, черный, пахнущий цикорием кофе с ромом.
— Вот видишь, Виктор, с какой выдающейся личностью ты сидишь… — усмехнулся я.
Он покровительственно похлопал меня по плечу:
— Слушай, парень, дело это еще далеко не доведено до конца.
Я подозвал к себе толстого, усатого бретонца в спнем переднике, вытиравшего стойку, и заказал бутылку холодного пива. Поставив передо мной четвертинку эльзасского «Пешера», тот снова принялся протирать и без того сверкавшую чистотой стойку.
— Что с Бобином?
— Он еще в пути, на судне. А в остальном с ним все в полном порядке. — Виктор долго молча смотрел на меня, а затем заговорил снова: — Есть тут одна возмоя*-ность. Резерв на крайний случай. Но, если мы однажды его используем, больше к нему возвращаться будет нельзя.
Да, как видно, наделал я ему хлопот.
— Тебе надо смываться в два счета, — лаконично заметил он.
«Безусловно, — подумал я. — Как только они разберутся, кто да что к чему, никто меня тогда не спасет».
— Мы тоже потихоньку смотаем удочки, как спровадим тебя отсюда, — таков приказ Центра.
Я допил пиво и заказал еще бутылку.
— Они ищут тебя уже и в Париже, я это знаю. Благо еще, что французы недолюбливают молодчиков из ЦРУ…
Он щелкнул пальцами, подзывая официанта.
Мы расплатились и ушли.
Я прилег отдохнуть, и, пока я спал, Виктор связался с Центром и получил разрешение использовать резервный канал возврата.
И вот на следующий день в синей форме, которая очень мне шла, я уже разносил пассажирам авиалинии Париж — Прага пильзенское пиво.
Мне удалось никого не облить и в установленное летним расписанием время приземлиться в Рузыньском аэропорту.
Вацлав Плихта жестом пригласил меня сесть. Со дня моего возвращения прошло три недели.
Мартин Шульц, выйдя из больницы, проходил курс курортного лечения, который должен был окончательно поправить все то, что сотворили с ним «милосердные братья».
— Итак, подведем итоги операции «Возвращение», товарищи, — начал совещание Вацлав Плихта. — Теперь мы ведь вправе уже сказать, что она завершена, не так ли?
— И да и нет, — перебил я его.
— Ярослав, на совещаниях надо просить слова. — Он делал вид, что недоволен, а глаза его под
