лагеря, и отчаянно лают на луну.
Ивонна внимательно оглядела свою комнату. В мягком свете она выглядела не так уродливо, как днем. Прежде, чем одеться, Ивонна убралась, Форбс помогал ей. Он уже оделся в белый смокинг и пошел к майору Кинтелу за сосудами для коктейля. Участники вечера были приглашены домой к Джеффертонам немного выпить перед тем, как пойти в клуб.
В комнате ничего не было, кроме двух картин на стенах, что напоминало Ивонне о том, что она когда-то была художником. Ее краски и материалы были упакованы на дне саквояжа в одном из настенных шкафов.
Этим вечером, несмотря на усилия, ее мысли часто возвращались к Стивену.
Как много времени прошло с тех пор, как она виделась с ним в картинной галерее! Два года или двести лет?
С тех пор Ивонна не имела никаких вестей от Стивена. Но Эвелин Тернер регулярно передавала новости о его жизни. Эвелин единственная из всей старой компании регулярно писала Ивонне. Стивен никогда не писал сам. Казалось, Эвелин получала удовольствие, сообщая Ивонне, что Стивен вспоминает о ней. Он, видимо, не хотел контактировать с Ивонной напрямую, но не забыл ее. Эвелин писала, что он часто спрашивал, где она и как поживает, что он отказался продавать все сделанные с Ивонны наброски, и что они висят на видном месте в его мастерской.
Стивен стал занятым и известным художником. Он считался одним из самых удачных среди молодых портретистов. Он больше не жил в убогой комнатке на Глочестер-роуд и не вел небрежное существование. Как описывала Эвелин, он жил в райской квартире-мастерской на верхнем этаже в доме на Тайт-стрит с окнами, выходящими на Темзу, и за ним присматривала прекрасная горничная-повар. Ивонна читала это с болью и вспоминала, как сильно Стивен любил реку и мечтал жить возле нее, не смотря на влагу, туман и все прочие неудобства от близости воды. Он любил смотреть на огромные прожекторы, освещающие другую сторону реки. Эвелин не заставляла Ивонну гадать охотно ли и как дорого покупали портреты Стивена. Эвелин рассказывала, что ее друг остался таким же, каким и был. Он прихорашивается только для официальных встреч, которые старается избегать, так как светская жизнь ему не нравится. В своей же мастерской Стивен ходит в тех же потрепанных бриджах и в свитере. Он дал несколько вечеринок для высшего общества, собирал вместе своих старых и новых друзей. Стивен был таким же логичным, любящим поспорить, называл вещи своими именами. Но Эвелин писала, что женщина, которая рекламировала его портреты, казалось, наслаждалась их едкой честностью. И если его портреты не всегда льстили, они, во всяком случае, имели индивидуальность, которая принесла ему приз от критиков. Стивен делал себе имя, писала Эвелин, не потому, что он рисовал так хорошо, но потому, что он имел сверхъестественную сноровку в воспроизведении личной индивидуальности своих героев — именно то, что заставляет людей не отрываясь смотреть на картину и ловить очаровательный проблеск души, спрятанный под маской.
Две картины Стивена были вывешены в Академии: хорошо известный Ивонне ее портрет и небольшая, написанная маслом картина «Дьеппская гавань».
Ивонна читала газетные отчеты о выставках. Было забавно видеть, как критики единодушно высоко оценивали работу Стивена Байста. Некоторые абзацы Ивонна читала по нескольку раз и знала их наизусть, в том числе и рецензию на ее «Дьеппскую гавань»: «Эта изысканная небольшая картина с обилием изобразительных деталей четко раскрывает хороший вкус молодого художника и хорошее чувство цвета».
Это было настоящее признание, и это давало Ивонне удовлетворение.
Однажды на последней полосе газеты, которую читал Форбс, Ивонна заметила фотографию одной из работ Стивена. Форбс не показал и вида, что заметил картину и ничего не сказал, Ивонна же вырезала фотографию и жадно смотрела на нее, прежде чем спрятать. Ей с трудом уже верилось, что она близко знала этого известного молодого художника. В этом для Ивонны не было ничего неожиданного. Она лучше, чем кто-либо другой, знала, что Стивен — великий художник. Единственное, о чем она не подозревала, — это то, что успех придет к нему так быстро.
Была ли в его жизни какая-нибудь женщина? Это был очень жгучий вопрос, который Ивонна часто задавала себе. Боясь правды, она все-таки хотела ее узнать. Но Эвелин никогда не передавала ей конкретных новостей об этом, а Ивонна никогда не спрашивала.
Не удивительно, что Ивонна вспомнила о Стивене сегодня из-за незабываемого дня рождения, которое провела с ним. Ивонна, которой тогда исполнилось двадцать лет, сидела в старой мастерской на Глочестер-роуд, ела сосиски и пила пиво.
Все в прошлом, говорила теперь она себе с горечью. Все в прошлом. Ивонна стала самой настоящей офицерской женой, превратилась в ее образец. Форбс только этого и желал, а Ивонна поехала с ним за границу только с одной мыслью — забыть Стивена и быть хорошей и верной женой Форбсу.
У нее была работа. Как и пророчила ее свекровь, Ивонна вошла в Совет офицерских жен и по утрам работала под руководством генеральской жены Кэтрин Борн. Ивонне нравилась миссис Борн, седоволосая живая женщина, посвятившая жизнь мужу и армии. Миссис Борн сочувствовала людям, у которых, как она говорила, «нет призвания к службе». Миссис Борн, в свою очередь, тоже симпатизировала Ивонне, и частенько приглашала ее с Форбсом на обед к генералу.
Форбсу всегда нравилось, когда Ивонна с другими женами работала. Несколько раз он открыто выражал свое удовлетворение тем, как она здесь устроилась.
Но мысли Ивонны все чаще и чаще возвращались к идее завести ребенка. Форбс же не поддерживал ее. Он не хотел подрывать ее здоровье бременем материнства. На Востоке, где столько трудностей для нормального проживания, материнство очень проблематично.
Ивонна говорила, что сотни женщин имеют здесь детей, и они хорошо приспосабливаются, но Форбс по-прежнему возражал: они оба молоды и могли бы подождать, пока не приедут в Англию.
Ивонна никогда не настаивала на своих аргументах. И все шло как есть. Но иногда она думала, что ребенок — это решение самой важной для нее проблемы — нечто значительное и важное, способное полностью заполнить собой пустоту в ее душе. Она чувствовала, что что-то потеряла в своей жизни, и это ощущение становилось все больше и больше. Ивонна начинала понимать, что это нарастает в ней тоска по прошлому.
Сегодня она чувствовала себя особенно тоскливо и не хотела вечеринки, но она должна была сделать все от нее зависящее, чтобы показать, что она наслаждается днем рождения. Форбс очень беспокоился о ее настроении. Он уже доставил ей одно удовольствие. Свозил ее вчера в Порт-Саид и купил ей большой и дорогой флакон духов «Шанель» и прелестные золотые сережки, которые она надела сегодня. Когда Ивонна услышала шаги мужа, голоса и смех, доносившиеся с веранды, она поспешно включила еще две лампы, чтобы лучше осветить стол.
Форбс толкнул дверь. Ивонна услышала, как он перед кем-то извинялся за то, что вошел первым. Широко улыбаясь, держа в каждой руке по сосуду со льдом для коктейля, появился Форбс.
— Все готово, дорогая. Можно начинать нашу пирушку.
Ивонна улыбнулась, взяла у него сосуды и поставила их на стол. Форбс вытер вспотевшее лицо и шею. Со дня их свадьбы он неожиданно немного вырос из-за такого климата и обильной пищи, и выглядел чрезвычайно здоровым.
За Форбсом вошли еще трое. Двоих Ивонна знала и приветствовала их. Это Бени Кинтел, который служил с Форбсом, высокий загорелый мужчина с редеющими на висках волосами, широкой бородой и приятной, но довольно скупой улыбкой. Он не был тем человеком, который мог бы привлечь Ивонну. Но Бени был одним из лучших друзей Форбса и отличным спортсменом. Они увлеченно занимались парусным спортом. Его жена, миссис Кинтел, была всем известна как Брауни. Она была маленькой женщиной, в половину роста мужа, с большими озорными глазами на ничего не выражающем маленьком лице. Она носила белокурый с завитушками, как у пажа, парик. Брауни обладала бесконечной энергией и одним из тех сладких, подобных детскому, голосков, которые неожиданно появляются у женщин ее возраста (миссис Кинтел была на десять лет старше Ивонны). Ивонна часто виделась с Кинтелами и у них сложилась компания из четырех человек. Многое они делали вместе. Кипучее настроение Брауни помогало Ивонне, когда она тосковала по дому и находилась в меланхолическом настроении.
Третий из вошедших в комнату, был не знаком Ивонне. В отличие от двух других гостей, которые были одеты в белое, третий гость был в форме из хаки, с короной и двумя звездочками на погонах и
