Она поблагодарила и быстро вышла.
Казалось, силы оставляют ее, словно после потери крови. Было холодно, она набросила плащи вскочила на подошедший в ту же минуту пароходик, чтобы спастись от преследования, если Андре вздумает ее догонять. От нервного напряжения из глаз у нее потекли слезы. Однако набережная была безлюдна. Из кафе никто не вышел.
5
— Что с вами? — спросила у нее мадам Поли, полулежа на кровати среди драпировок и позолоты, облокотившись на две огромные подушки.
Элен сидела у изголовья ее постели и была не в силах ответить.
Она еще не оправилась от потрясения, веки опухли от слез. Чтобы лучше разглядеть ее, мадам Поли водрузила на свой короткий носик массивные очки, которые едва на нем держались.
— Послушайте, не глупите. Скажите, что случилось? Вы поссорились со своим другом? Да? Все наладится. А потом, знаете, дорогая, одним больше, одним меньше… Никогда не следует придавать слишком большого значения мужчине, если он, конечно, не наделен какими-то исключительными качествами.
Она закурила сигарету, сказала, что сейчас попросит Маддалену принести Элен кофе, и рукой с блестевшими на пальцах кольцами сняла трубку внутреннего телефона.
Элен пыталась отказаться, но безуспешно. Вскоре появилась старая служанка с подносом, прошла за балюстраду и удалилась, шаркая ногами, под смех купидонов, которые, казалось, подтрунивали над ней сверху.
— Ну, ладно, так где же ваша перелетная птичка?
— Улетел в Бейрут.
— Ах, вот, значит, в чем дело? Вы за него боитесь? Но не всех ведь убивают на войне! А потом, разве только там опасно? Утром передавали по радио про покушение в Мадриде: члены ЭТА[17] вчера среди бела дня убили на улице офицера. А двух человек в Стамбуле просто продырявили, как решето. В Гватемале бомба разорвалась посреди рынка. Так что сами видите! А здесь, в Италии, просто фейерверк из бомб! Но ведь это не мешало вам каждую ночь предаваться любовным утехам? Бьюсь об заклад, вы наверстаете упущенное, а ваш фотограф уж наверняка знает, в чем разница между спальней и темной комнатой, где проявляют снимки! А у вас такое прелестное тело — да, да, я знаю, о чем говорю, — что у него немало причин для вдохновения. Выпейте кофе и постарайтесь улыбнуться. Ненавижу постные лица. Двадцать пять лет терпела физиономию собственного мужа.
Как обычно, мадам Поли говорила по-французски, и ее красноречие просто оглушило Элен.
— Итак, — продолжала мадам Поли, раскинув руки на подушке, словно подражая двуглавому орлу, распростершему крылья над ее головой, — вы проводили друга в аэропорт и возвращаетесь оттуда, плача, как дурочка.
— Нет, мадам, он уехал уже три дня назад.
Мадам Поли сложила руки на своей мощной груди, в вырезе ночной рубашки появилась глубокая ложбина.
— Три дня назад, говорите! Так у вас сердечко как у воспитанницы пансиона! Неужто вы плачете три дня подряд? По опыту знаю, что от любви глупеют, но не настолько же! Послушайте, от него были какие- нибудь известия?
— Да.
— Хорошие?
— Да.
— Так в чем же дело? А сколько времени он будет отсутствовать?
— Неделю.
На этот раз мадам Поли промолчала, но посмотрела на Элен поверх очков, поджав губы. Она больше не шутила, она заметила в Элен что-то новое, еще непонятное, но уже встревожившее ее и пробудившее подозрения.
— И это все? — спросила она.
— В каком смысле, мадам?
— Разве не было другой причины, заставившей вас плакать перед приходом сюда?
Элен начала успокаиваться и понимала, что мадам Поли постепенно подбирается к истине, которую Элен ни в коем случае не собиралась ей поверять.
— Пустяки, мадам. Это все нервы.
Сейчас она говорила суховато, словно хотела подчеркнуть тот предел, переступать который толстуха не имела права.
— Хорошо. Допустим. Так что вы мне сегодня предложите?
— Отрывки из Мальро, мадам.
— Этого эпилептика? Впрочем, ладно. Он сейчас к месту. Возьмите тогда «Условия человеческого существования»[18]. Там есть замечательная глава, где китайский террорист бросается с бомбой в руках под машину какого-то типа. Если не ошибаюсь, этот парень сознательно обрек себя на смерть вместе с жертвой. Согласитесь, никто из современных убийц не способен на такое благородство.
От мадам Поли Элен должна была идти к Хёльтерхофу. Как только она очутилась внизу, за дверью, к ней сразу вернулась тревога. Элен не верила, что после ее выходки в кафе Андре отступится. Наоборот, она считала, что тщеславный Андре, уязвленный и раздосадованный ее отказом, сделает все, чтобы вновь подчинить ее, снова превратить в женщину, покорно ждущую каждый вечер капризного любовника. После трагедии с Ивонной Элен отчетливей поняла почти примитивный склад его ума, узость взглядов на жизнь и людей. До урока с Хёльтерхофом у нее оставалось время побродить по городу, и она решила сесть на катер пятого маршрута, который следовал через Арсенал до Мурано. На обратном пути можно выйти на набережной Иезуитов, неподалеку от дома Хёльтерхофа.
На катере было всего три-четыре пассажира. Она устроилась впереди, у запотевшего окна. В глубине души Элен признавалась себе в собственной слабости. Ей не хотелось возвращаться домой, и главная тому причина — страх перед Андре. Элен убеждала себя в том, что должна собраться с силами, дабы устоять, передышка была ей кстати, Потом вдруг сердце охватила тревога: а что, если Андре будет упорствовать, дождется возвращения Ласснера, устроит скандал и разобьет ее счастье? Она долго думала об этом, и внутри нарастало глухое возмущение Андре, его цинизмом, унижающим ее достоинство. Мадам Поли, наверное, посмеялась бы, узнав, что такую неприметную девицу, как Элен, «даже не очень хорошенькую», по словам толстухи, не могли поделить двое мужчин.
После урока мсье Хёльтерхоф и его сестра пригласили Элен остаться на ужин: к ним в гости приехала старая приятельница из Швеции, которая говорила по-французски и, конечно, была бы рада познакомиться с Элен.
Ради такого случая Магда достала старинную посуду и серебряные приборы. Поставила также подсвечники с зажженными свечами, которые освещали лица стариков за столом, придавая им своеобразное очарование, чему немало способствовали наряд шведки — белоснежная крестьянская блуза с пышными рукавами, — платье Магды со стоячим, отделанным кружевом воротником и бархатный бант в ее седых волосах. Говорили о Франции, о Париже, о бургундских и шампанских винах, о том, как нынче смело выступают некоторые молодые писательницы, — и все это перемежалось смехом, от которого на лицах глубже проступали морщины и колебалось пламя свечей. Потом разразилась гроза с громом, раскаты которого напоминали удары молотка по жести. Но это никого не пугало. Правда, Элен уже собиралась уходить, однако ее легко уговорили переждать грозу.
