«Арсенал» наперегонки бросились за мячом. Брат и сестра почти одновременно подскочили к бутылке, и вдруг раздался страшный взрыв, фонтан земли вперемешку с кровавыми ошметками взметнулся высоко в воздух и разлетелся в разные стороны.
Софал закричал — он звал на помощь, но поблизости никого не было. Он спустился к реке и побежал вдоль берега. Вскоре ему навстречу попались двое рыбаков — они слышали какой-то гул и пошли посмотреть, что случилось. Все вместе они побежали обратно. После взрыва прошло всего несколько минут, но тело Панарита уже было покрыто толстым слоем прожорливых черных муравьев. Софал обратил внимание, что нога у друга была оторвана примерно на уровне бедра, — скорее всего, это именно он наступил на мину.
Софал окидывал притихших слушателей внимательным взглядом и переходил ко второй части истории. Он рассказывал, как рыбаки, убедившись, что Панарит мертв, оставили его тело на берегу и бросились к Малик. Девочка была без сознания. Ее положили сначала на дно лодки и отвезли в деревню, потом перенесли в кузов грузовика и помчались к врачу. Собравшиеся люди говорили, что она вряд ли дотянет до больницы.
«Но она выжила, — Софал удрученно покачивал головой. — Взрывом ей снесло пол-лица. На том месте, где раньше был нос, теперь большая дыра, и губ тоже почти не осталось. — Ловко действуя большим и указательным пальцем, Софал выворачивал собственные губы, чтобы слушатели могли точнее представить, как выглядит Малик. — Ага, и зубы практически все повыбило. Так, торчат какие-то обломки. Ее возили в Пномпень, во французскую клинику, делали несколько операций, но это не помогло — внятно разговаривать она все равно не может. Я иногда понимаю, что она говорит, и семья тоже научилась разбирать ее бормотание, но посторонний человек ни слова не поймет. Конечно, если вместо губ у нее висят какие-то лохмотья кожи, причем такие короткие, что даже десны целиком не прикрывают. А еще у Малик нет кисти на правой руке и вся грудь покрыта жуткими шрамами. Врачи вообще удивлялись, как она не истекла кровью или не умерла от инфекции. Хозяин с соседней фермы тоже поражался: и как, говорит, мои коровы не наступили на мину, да и я чуть ли не каждый день ходил по этому месту. Если хотите, можете посмотреть на нее — Малик живет в доме около автомастерской. Но должен сразу предупредить — зрелище не из приятных». — Софал снова запихивал пальцы в рот и выворачивал губы, демонстрируя слушателям, что за зрелище их ждет при встрече с Малик.
Каждую неделю Моракот писала сестре длинные письма. Иногда они приходили быстро — через две-три недели, иногда — через несколько месяцев, а иногда и вовсе не приходили. Обычно почтальон доставлял их по одному, но, случалось, и целыми пачками, и всегда не в том хронологическом порядке, в котором они были написаны: послание, отправленное в августе, приходило раньше майского. Малик сотни раз читала их про себя и перечитывала вслух — мама, папа и бабушка любили слушать рассказы Моракот о ее жизни во Франции. Это были очень подробные и красочные истории. Малик казалось, что она сама побывала в Париже и настолько хорошо изучила каждый уголок города, что могла бы свободно ориентироваться во французской столице, окажись она там на самом деле. В конце каждого письма Моракот говорила, как она счастлива, и добавляла, что страшно скучает по дому и что при первой же возможности они с мужем приедут проведать родных. Вся семья считала доктора очень добрым и щедрым человеком — еще бы, ведь он открыл в банке специальный счет и время от времени переводил на имя тестя приличную сумму — по десять-двадцать американских долларов. На эти деньги отец Моракот купил банку краски и выкрасил в ярко-голубой цвет перила лестницы и ставни на фасаде дома, а еще заменил деревянную крышу на металлическую — из рифленого железа; земляной пол в мастерской он залил бетоном, а у Малик, которой часто приходилось ездить по поручениям отца, теперь был собственный мопед. Она аккуратно отвечала на письма сестры, рассказывая ей обо всех деревенских новостях. Моракот узнала об истории, произошедшей с их соседкой: женщина настолько увязла в долгах, что не видела иного выхода, кроме как отравиться крысиным ядом; и другой случай — с семилетней девочкой, которую нашли мертвой в сточной канаве неподалеку от дома: ребенка сначала изнасиловали, потом задушили и вырвали из ушей маленькие золотые сережки, подаренные ей на день рождения.
В одном из писем Моракот сказала, что доктор обещал выслать сестре специальное приглашение: он оплатит все расходы на поездку во Францию и даже возьмет двухнедельный отпуск, они втроем отправятся в путешествие по Европе, и Малик увидит все самые красивые места, которые ей больше всего понравились на фотографиях. Конечно, это будет не сейчас, а когда Малик немного подрастет.
Она никогда не стремилась покинуть деревню. Если другие дети мечтали вырваться отсюда и уехать куда-нибудь за границу — во Францию или в Америку, то Малик хотела жить только здесь — возле реки с ее красноватыми глинистыми берегами, среди рисовых полей и пыльных дорог, где ей был знаком каждый камушек и каждая кочка, в родном доме, рядом с мамой и папой. Однако письмо Моракот привело девочку в восторг: перспектива совершить поездку в Европу, один-единственный раз в жизни оставить привычный мир и, переступив рамку фотографии, оказаться в тех местах, где когда-то побывала сестра, казалась Малик волшебной сказкой. И хотя Моракот больше ни разу не упоминала о свое приглашении, девочка постоянно думала о предстоящем путешествии. Малик представляла, как будут выглядеть ее собственные фотографии, где она стоит на фоне разных красивых дворцов и фонтанов, и как потом, вернувшись домой, она соберет их в альбом и напишет на обложке большими буквами: «Малик в Европе, год две тысячи…» — какими будут последние две цифры, Малик пока не знала.
Когда Моракот сообщила о своей беременности, папа едва с ума не сошел от счастья. Целый день он праздновал это великое событие и выпил столько пальмового вина, что соседям пришлось нести его в дом на руках. Еще три дня он приходил в себя. Как только папа смог вернуться к работе, он начал мастерить коляску для будущего внука. И хотя весть о том, что будущий дедушка задумал создать нечто потрясающее, разлетелась по всей деревне, папа никому не позволял заглядывать к нему в мастерскую, где он собирал какую-то сложную конструкцию из запчастей от старых машин и велосипедов. Он работал каждую свободную минуту, и через две недели представил свое изобретение на суд публики. Собравшиеся во дворе соседи разразились смехом и восторженными аплодисментами: кузов коляски был сделан из автомобильной двери, изогнутой в форме люльки, снизу папа ловко прикрутил четыре велосипедных колеса, а сверху натянул полотняный тент, призванный защитить нежную кожу младенца от палящего солнца.
Люди столпились вокруг этого чуда техники, долго и внимательно рассматривали каждую деталь, а потом общими усилиями, дополняя друг друга, нарисовали замечательную картину: Моракот везет в коляске большого толстого младенца-полукровку, а тот, надежно пристегнутый ремнем безопасности к сиденью от старой «хонды», с интересом поглядывает на деревенскую улицу, где родилась его мать. Когда презентация закончилась и соседи, поздравив гордого изобретателя с несомненным успехом, разошлись, папа накрыл коляску чистой мешковиной и поставил в углу мастерской дожидаться своего пассажира. Он велел Малик хранить тайну и ничего не писать сестре о коляске. «Пускай для нее это будет сюрпризом», — сказал папа, расправляя мешковину.
Малик также выразила восторг по поводу папиного творения и вместе со всеми стала гадать, кто родится — мальчик или девочка — и как назовут младенца.
Девочке дали красивое имя — Летиция. Моракот прислала фотографии младенца. Малик часами смотрела на свою маленькую племянницу, разглядывала ее пухлые розовые щечки, яркие распашонки с пышными оборками, пучок легких, как пух волосиков, которые топорщились на макушке Летиции, и пыталась чувствовать себя счастливой тетушкой. Это было ужасно трудно — никогда в жизни Малик не испытывала такой щемящей тоски, от которой разрывалось сердце. Больше всего на свете ей хотелось посадить Летицию в коляску, пойти по деревенской улице и чтобы все встречные замирали от восторга и говорили: «Ах, какая чудесная девчушка! Ах, что за прелесть, какая она толстенькая и розовая!» Она представляла, как возьмет младенца на руки и спустится к реке. Это будет работа Малик — купать Летицию, мыть ее легкие как пух волосики и следить, чтобы мыльная пена не попала малышке в глаза. И когда они станут плескаться в теплой мутно-желтой воде, Летиция взглянет на свою тетушку Малик и улыбнется так же широко, как она улыбается на фотографии, и ее голубые глаза будут светиться счастьем и любовью.
Моракот прислала письмо, в котором сообщала, что доктор пока не хочет везти дочку в Камбоджу,
