с притворным испугом: «Ой-ой-ой, упал. Не ушибся, малыш?» И никакая это не мафия, говорил он себе, а всего-навсего жалкая кучка подонков, которые то и дело стреляют людям по рукам и ногам, просто чтобы показать, какие они крутые, и покрасоваться друг перед другом. Честно говоря, пуля лишь слегка оцарапала ему руку. Он даже начал подозревать, что все произошло случайно и они вообще не целились в него. Возможно, они были напуганы ничуть не меньше, чем он, и со страху кричали ему вслед разные угрозы. Ну, что бы там ни было, он чувствовал себя в безопасности: ведь он не совершил ничего ужасного — не обманул их и не сдал полиции или еще что-нибудь в этом роде. Он вернется домой к папе и маме, наврет им с три короба про свою итальянскую эпопею, а там, глядишь, подвернется тепленькое местечко в фирме у кого-нибудь из отцовских друзей. Да и отец снова встал на ноги. С помощью все тех же друзей, которые пристраивали его то на одну, то на другую директорскую должность, отцу удалось решить почти все финансовые проблемы и даже сохранить свой самый большой особняк в Лондоне. Непыльная работа — посидеть время от времени на совещаниях и поболтать о производстве табака, или расширении сети ресторанов быстрого питания, или разработке нефтяных скважин — приносила кучу денег. Дела пошли в гору, и, казалось, ничего не произошло, семья никогда не была близка к тому, чтобы переступить катастрофическую грань и безвозвратно скатиться в пропасть, которая называется «принадлежность к среднему классу». Мама даже как-то вскользь бросила такую идею: «А не купить ли нам еще одну квартиру в Лондоне и поле для гольфа в Алгарве?» Наверняка отец вновь успел обзавестись знакомыми, которые, помня об оказанных им услугах и чувствуя себя обязанными, с удовольствием подыщут для молодого человека приличную работу. Он подумал, что вполне мог бы работать в рекламном бизнесе или устроиться в одну из тех торговых компаний, о которых он слышал от друзей. Он иногда звонил приятелям, и те рассказывали, какие солидные премиальные платят за продажу яхт и машин; они говорили, что он тоже вполне мог бы делать эту работу и как разумно он поступил, бросив свое прежнее занятие. В Лондоне полно дешевого кокаина, а торговля наркотиками стала почти легальным делом, так что их можно купить у прыщавых юнцов, стоящих чуть ли не на каждом углу. Слушая болтовню приятелей, он завидовал их веселой и беспечной жизни. Целых полтора года он не входил вальяжной походкой в зал шикарного ресторана, где в случае чего можно выразить свое неудовольствие, устроив разнос перепуганным официантам; уже полтора года он не отдавал приказаний прислуге и почти все время таскался пешком, вместо того чтобы повсюду ездить на такси, оставляя водителям жалкие чаевые. Он мечтал так же, как и его приятели, упиваться до бесчувствия экзотическими коктейлями и небрежно подписывать чеки на астрономические суммы, говоря, что эти денежки достались ему тяжелым трудом, хотя на самом деле он всего лишь мелкое передаточное звено на пути движения капиталов других людей. Он хотел вместе с шумной компанией молодых бездельников отправиться в Коуз-Уик, кочевать с одной яхты на другую, веселиться сутки напролет и покупать свою дозу кокаина у какого-нибудь толкача-прихлебателя. Он хотел трахать богатых девиц в шляпах за тысячу долларов, из-под которых выглядывают большие носы и лошадиные челюсти. Неожиданно ему захотелось, чтобы мама называла его по имени — Саймон.
Последний раз, когда он звонил домой из Перуджи, мама сказала, что бабушка очень плохо себя чувствует и, видимо, ей недолго осталось. Это может стать благовидным предлогом для его внезапного возвращения домой, и в глазах родственников он будет выглядеть заботливым внуком. Он мечтал, как на заработанные деньги купит машину и квартиру или, по крайней мере, снимет симпатичную квартирку с видом на Темзу. Он очнулся от радужных фантазий, увидев идущую ему навстречу собаку — того самого пса, которого они со стариком отвезли в Рим почти три месяца назад. В первое мгновение он просто не поверил своим глазам.
Тимолеон Вьета, поджав хвост, попытался проскользнуть мимо по краю дороги. Босниец мысленно расхохотался, однако на его лице не появилось и тени улыбки. Он подошел к изможденному животному, наклонился, сгреб в кулак жидкую шерсть у него на загривке и рванул вверх. Задние лапы собаки безвольно повисли в нескольких дюймах от земли. Пес был тощий, слабый и совсем легкий. Его грязная свалявшаяся шерсть кое-где вылезла, так что была видна сероватая кожа. Пес рычал и пытался сопротивляться, однако сил у него почти не осталось, и враг железной хваткой держал его за загривок. Костяшки пальцев на руке Боснийца побелели.
— Я из Боснии, — сказал Босниец.
Удерживая на вытянутой руке извивающееся тело дворняги, он сбросил с плеча сумку и стал шарить внутри в поисках ножа. Нож был завернут в старый носок, служивший Боснийцу ножнами. Он приставил нож к шее собаки примерно на уровне правого уха, надавил на рукоятку, чувствуя, как острое лезвие проходит сквозь шерсть и погружается в мягкую плоть, и одним резким движением, вложив в него всю силу, от уха до уха перерезал псу горло. Мощная струя крови вырвалась из раны и залила руки и футболку Боснийца. Пес издал какой-то булькающий звук, дернулся и затих. Босниец разжал пальцы, и обмякшее тело упало ему под ноги.
— Я родом из Боснии, — сказал он и пнул тело носком ботинка. — Я босниец. — Он начал топтать собаку. — Я убиваю собак. — Он почувствовал, как под его подошвами хрустнул череп Тимолеона Вьета. — Это мой инстинкт. — Он поддал тело ногой и швырнул его на середину дороги.
Мертвый пес лежал на боку, остекленевший глаз закатился вверх, словно Тимолеон Вьета смотрел на небо. Заметив это, Босниец с размаху всадил нож в глазницу — раз, другой, третий, он кромсал глаз до тех пор, пока тот не превратился в кровавое месиво и не перестало казаться, что мертвый пес смотрит на небо. Он надел свежую футболку, грязной футболкой стер кровь с рук и локтей, швырнул ее на землю и зашагал прочь.
— Меня зовут Саймон, — сказал он. — Саймон, — повторил он, повысив голос. — Мое имя Саймон, — он почти кричал. — Саймон! — во всю глотку заорал он.
Он вышел на шоссе, похлопал рукой по оттопыренному карману, где лежала пачка денег, которые он прихватил, уходя из дома старика, и отправился на автобусную остановку, предоставив Боснийцу, словно часовому, охранять тело мертвой собаки.
— Давай сходим в город, — предложил обнаженный мальчик — он больше не носил серебристые шорты.
Много лет назад мальчик оставил их в доме одного из своих старых любовников. Серебристые шорты плохо сочетались с его лысеющей головой. Он понял, что на свете вообще очень мало вещей, которые сочетаются с лысиной. Старики все меньше и меньше интересовались мальчиком и платили ему уже не так щедро. Им гораздо больше нравились мальчики с красивыми золотистыми волосами. Это стало для него настоящей трагедией. Он начал встречаться с людьми своего возраста, но, хотя ровесники были лучше чем ничего, молодые любовники не возбуждали мальчика. Основная проблема заключалась в том, что его новые друзья были недостаточно стары.
— Лето кончилось, — сказал мальчик. — Уже не так жарко, и мы вполне могли бы прогуляться пешком. Помнишь, как раньше.
Примерно час назад они видели сквозь щелочку в занавесках, как Босниец, вскинув на плечо сумку, спускался с холма, и решили, что он, наверное, уже далеко от дома.
В старые добрые времена у них была любимая игра: дойти до шоссе, держась за руки. Если любовники слышали, что кто-то их нагоняет, они расцепляли пальцы, и начиналась другая игра, в которой Кокрофт изображал дядю, а мальчик племянника — не вызывающая подозрений пара, на дорогах Умбрии и Тосканы таких сколько угодно. Но проселок был тихим и безлюдным, так что в большинстве случаев им удавалось осуществить задуманное.
— Ладно, — сказал обнаженный старик, — но обратно мы поедем на такси. Ты ведь понимаешь, я уже не так молод.
— Я понимаю, — сказал мальчик. — Но именно это мне и нравится — ты становишься все старше и старше.
Они оделись, вышли из дома, заперли дверь на замок и, спустившись с крыльца, взялись за руки.
— Ах, если бы Тимолеон Вьета был с нами, — вздохнул Кокрофт.
Мальчик крепче сжал руку старика.
— Ты не знаешь, откуда слышится пение птиц? — спросил он, пытаясь как-то утешить и развеселить
