добрыхъ людей надувалъ, а теперя поди-жъ ты! Носъ задралъ превыше Ивана Великаго. И откуда столько жидовъ набралось? Прежде на Москвѣ ихъ и не видно было. А какъ слободы объявили, тутъ ихъ, што таракановъ изъ подполья, со всѣхъ щелей поналѣзла сила. Бѣда! Што будетъ? Што будетъ?
Еремѣй покачалъ головой.
Войдя къ себѣ, Юрочка замѣтилъ, что столпившаяся въ передней полуодѣтая прислуга: кухарка, прачка, судомойка и вторая горничная громко, оживленно и весело разговаривали, точно совершилось какое-то счастливое событіе.
Юрочка не утерпѣлъ. Его возмутило.
— Идите спать. Чему вы радуетесь?! — хозяйскимъ суровымъ голосомъ сказалъ онъ и даже самъ удивился своему тону.
— Мы сычасъ. Чего же намъ плакать, что ли?! За нами ничего такого нѣтъ... — отвѣтила кухарка съ круглымъ, лоснящимся, радостнымъ лицомъ.
— Сейчасъ же погасить свѣтъ и чтобы никакого шуму! — почти крикнулъ Юрочка и щелкнувъ электрической защелкой, въ темнотѣ пошелъ искать мать.
Онъ нашелъ ее въ ея спальнѣ.
Она, стоя на колѣняхъ передъ семейнымъ полуопустѣвшимъ кивотомъ, изъ котораго было выбрано и уложено въ чемоданы больше половины иконъ, при свѣтѣ лампады молилась.
Юрочка тихонько опустился сбоку нея на колѣни.
Мать съ рыданіями бросилась ему на шею.
— Ничего, мама, ничего, родная моя мамочка, выпустятъ папу, выпустятъ... Чего-ты боишься, родная моя?
— Охъ, боюсь я этихъ людей. Юра, боюсь, боюсь...
VI.
Потомъ начались ужасающіе, сумбурные дни.
Юрочка безъ внутренняго содроганія, ужаса и возмущенія не могъ вспомнить о нихъ.
Мама, не смыкая глазъ, по цѣлымъ ночамъ плакала и молилась, а днями сперва одна, потомъ въ сопровожденіи Юрочки ходила и ѣздила по всѣмъ комиссаріатамъ, тюрьмамъ и новымъ властямъ, разыскивая мужа.
Имъ на каждомъ шагу приходилось переносить всяческія издѣвательства, униженія и ничѣмъ не вызванныя ими грубости и оскорбленія.
Ни у кого не встрѣтили они и намека на естественную человѣческую жалость, сочувствіе или состраданіе.
Обращались съ ними, какъ съ преступниками, презрѣнными тварями, какъ дурной хозяинъ не обращается даме со своимъ скотомъ.
На верхахъ власти, среди комиссаровъ, они почти вездѣ и всюду наталкивались только на евреевъ, точно это племя оружіемъ завоевало Москву и Россію, въ низахъ встрѣчали красногвардейцевъ изъ прирожденныхъ русскихъ.
Властвовали, приказывали и распоряжались вездѣ и всюду, при томъ заносчиво, высокомѣрно и нестерпимо грубо евреи, а всю черную работу по ихъ приказанію выполняли русскіе мужики и рабочіе.
Въ низахъ вездѣ безъ исключенія встрѣчала и сопровождала ихъ площадная брань, злорадство, а иногда откровенные упреки въ томъ, что у нихъ хорошія человѣческія лица, а не скотоподобный, какъ у новыхъ вершителей судебъ русскаго народа и угрозы, угрозы безъ конца.
Точно злобный, завистливый, ненасытимо-кровожадный дьяволъ вселился въ нечистыя тѣла этихъ человѣкообразныхъ подъ затрепанными пиджаками и подъ грязными сѣрыми шинелями съ ярко-красными розетками и бантами на груди.
Юрочка сперва недоумѣвалъ, терялся, до слезъ возмущался и даже стыдился за этихъ людей, которые въ присутствіи боготворимой имъ мамы произносили такія ужасныя и мерзкія слова.
Но потомъ онъ внутренно какъ-то съежился и сталъ ожесточаться.
Онъ съ ненавистью исподлобья глядѣлъ на всѣхъ носителей новой власти.
Въ сердцѣ его накипали непреоборимое отвращеніе и безсильная злоба.
На четвертый день розысковъ Юрочку съ матерью заставили проѣхать въ какой-то узкій, грязный переулокъ одного изъ отдаленныхъ кварталовъ Москвы.
Тамъ черезъ кучу мусора, навоза, обломковъ кирпичей и затоптанныхъ въ землѣ досокъ провели ихъ на грязный, тѣсный и глухой дворъ.
У высокой, точно обрубленной, безъ единаго окна, обшарпанной задней каменной стѣны дома въ разныхъ положеніяхъ лежало пять труповъ, обобранныхъ до бѣлья.
Въ одномъ изъ нихъ по небольшой, темной бородкѣ, по прямому носу, по высокому, плѣшивѣющему лбу и по свѣтлымъ, вопросительно обращеннымъ къ небу мертвымъ глазамъ Юрочка сразу узналъ тѣло своего отца.
На рубашкѣ на высотѣ груди и живота запеклись сгустки крови, много крови...
Отца разстрѣляли.
Точно въ кошмарномъ снѣ, Юрочка помнилъ, какъ мама со стономъ повалилась у трупа мужа и не могла подняться.
Онъ самъ стоялъ съ застрявшими въ умѣ мыслями: «Папы нѣтъ. За что же убили папу?»
Несмотря на все кошмарное пережитое за послѣдніе дни, онъ никакъ не допускалъ такой несправедливости и звѣрства, какія учинены надъ его отцомъ.
Это было страшнымъ и неожиданнымъ для него ударомъ.
Онъ хотѣлъ помочь мамѣ, сказать ей хоть что-нибудь, но не двинулся съ мѣста, не пошевелилъ языкомъ.
Время для него остановилось и хотя въ умѣ его застрялъ прежній неразрѣшенный мучительный вопросъ, онъ съ особеннымъ вниманіемъ, но одними только глазами слѣдилъ за галками, которыя съ крикомъ перелетали съ мѣста на мѣсто на ближней красной облинялой крышѣ, и каждый ихъ крикъ и каждый взмахъ крыльевъ на фонѣ яснаго и загадочно-пустого неба отчетливо и рѣзко запечатлѣвались въ его зрительной и слуховой памяти.
И ему казалось, что галки и кричали, и летали въ пустомъ небѣ какъ-то особенно: крикъ ихъ былъ похоронно-гармониченъ, взмахи крыльевъ рѣзко-отчетливы, точно онѣ не въ воздухѣ летали, а рѣзали крыльями что-то густое и упругое и этимъ птицы вѣщали ему о великомъ, непоправимомъ несчастіи, съ нимъ случившемся и о чемъ-то надвигающемся еще болѣе горестномъ и грозномъ.
Кто-то грубо и съ силой дернулъ его сзади за плечо и обдалъ отвратительнымъ сивушнымъ запахомъ.
Юрочка съ болѣзненной гримасой глубокаго страданія и брезгливости на лицѣ повернул-ся.
Передъ нимъ стоялъ красногвардеецъ, обвѣшанный черезъ грудь и плечи крестъ на крестъ пулеметными лентами.
Юрочкѣ какъ-то особенно ярко и нестерпимо рѣзко бросилась въ глаза его густо- красная, сытая, обвѣтренная рожа съ выдавшимися, на подобіе тяжелыхъ лошадиныхъ ганашей, толстыми костями и мускулами челюстей.
Красногвардеецъ волочилъ по землѣ ружье, какъ палку.
И это замѣтилъ Юрочка.
