тормознул чернокожий коп, расист и франкофоб, он меня очень старался вывести из себя, несомненно, лишь затем, чтобы иметь повод препроводить в кутузку. Среди прочей чепухи, которой он мне наговорил, имелся следующий вопрос, заданный зычным голосом по-английски: «Вы раньше не совершали никакого преступления?» После всего этого он отправил меня в хвост колонны за то, что я забыл поставить галочку в одной из граф моей таможенной декларации. Тогда я взял такси перед зданием аэропорта и распорядился, чтобы меня отвезли в Майами-Бич, где я видел, как солнце вставало с неправильной стороны, выныривая из того самого океана, ныряющим в который мы привыкли его видеть. Таксистка, дама средних лет, должно быть, моя ровесница, притом никак не менее черная, чем коп, взяла с меня всего десять долларов и взамен объявила, что я «ангел»
Вернувшись в Париж (или в Сен-Назер?), я все еще не собрался раскрыть «Мост в ночи», когда та же газета сообщила, что Карлос Виктория покончил с собой. Теперь я как никогда был полон решимости прочитать его книгу. Но прежде заново пробежал глазами статью, датированную средой 15 марта 2007-го, и только теперь заметил одну подробность, которая в первый раз от меня ускользнула: пейзаж, который описывал Карлос Виктория, когда жил в Майами, очень похож или по меньшей мере напрашивался на сравнение с тем, что погрузил меня однажды в род транса. «Пол в квартире, — говорится в книге, — выложен чистым паласом светло-серого цвета. Окна выходят на озеро. Внизу видны пальмы и старый понтон. На понтоне сидит игуана. А слева гидросамолет». Из статьи явствовало также, что Карлос Виктория питал пристрастие к кулинарным книгам: «Он с азартом вычитывает из них рецепты. Но сам никогда не готовит. Питается тунцом из консервных банок».
В своем заключении, до странности пророческом, если иметь в виду, что до самоубийства Виктория, совершенного, по-видимому, безукоризненно элегантно и скромно, оставалось всего несколько месяцев, журналист «Либерасьон» пишет: «Если веселье по-кубински так прекрасно, то потому, что спрятанная за ним печаль бездонна. Карлос Виктория шагнул в бездну, не вскрикнув».
19
Жестокая расправа на улице Тиремассе, как кажется, разворачивалась именно в тот самый момент, когда мы с Гансом заявились в гости к друзьям, пригласившим его на ужин. Дождь после краткой передышки полил снова, а тут еще и стемнело, совпадение этих двух факторов будет отмечено в большинстве статей, которые на протяжении следующей недели мало-помалу прояснят обстоятельства случившегося. Ведь и в самом деле на протяжении нескольких дней, начиная со среды, различные соображения, посвященные этому факту, будут занимать на страницах «Хроникера» и «Матен» почти столько же места, сколько статьи, относящиеся к двухсотлетию со дня убийства Дессалина. Улица Тиремассе, замечу между делом, под прямым углом пересекает бульвар Дессалина неподалеку от пресловутого места, называемого Красный мост, в стороне от порта нефтеналивного флота, где двести лет тому назад, 17 октября 1806 года, первому императору Гаити было суждено принять смерть от рук своих же товарищей по оружию.
Поутру, прежде чем встретиться с Гансом, я по воле случая как раз проезжал — на скорости, забившись в глубину автомобильного салона, поскольку в том квартале Порт-о-Пренса задерживаться не рекомендовалось, — мимо довольно хлипкого монумента, воздвигнутого на месте этого убийства: там были какие-то стяги и транспаранты, повидимому, только что прицепленные, ограждение, защищавшее их, подновили, но не по всей длине, а лишь частично. То ли по небрежности забросили, то ли не хватило белой и зеленой краски, а без этого нельзя было довести реставрацию до конца, придерживаясь изначальной тональности, а может быть, работники, которым это поручили, спасовали на полпути к цели, не выдержали страха, что их похитят. И то сказать, кого только не умыкали с тех пор: секретарей, выходящих из своей конторы, детишек по дороге в школу… Спираль зверств, казалось, раскручивается сама собой, даже без чьих-либо корыстных намерений: подчас похитители расправлялись со своими жертвами прежде, чем потребовать выкуп.
Под вечер на террасе отеля, откуда были видны бухта Порт-о-Пренса и клубящиеся над ней грозовые тучи, которые валом валили с неба, чтобы вскорости обрушить на город потоки воды, мы, Ганс и я, заспорили с одним малым из Северной Ирландии, волонтером организации, занятой делами милосердия, утверждавшим, что прекращения насилия можно добиться исключительно путем переговоров. Сам он зарабатывал на жизнь, читая курс о ненасилии в школах квартала, систематически обираемого местными бандами, и временами приглашал на свои лекции некоторых из членов этих группировок (тех, что покультурнее) заодно с шефами предприятий и прочими наиболее просвещенными членами общества. То, что подобные демарши по всеобщему мнению были баловством вроде маскарада и до сих пор не принесли хотя бы мало-мальски ощутимого результата, равно как и попытки убедить жителей сдавать оружие, не могло поколебать его убежденности, основанной на практике того же рода, которой он, если верить его речам, успешно занимался у себя на родине. Теперь же он намеревался опять приняться за старое, но уже в Кашмире.
Что было в нем симпатично вопреки всему, несмотря на тупое упорство, с каким он проповедовал методы, терпящие, по крайней мере на Гаити, очевидный провал, масштабы которого изменялись ежедневно возрастающим числом жертв бандитизма, так это скромность и добродушие: он безропотно этот крах признавал, только никак не мог поставить под сомнение идеологию, что его вдохновляла. Чувствовалось, что никакие удары судьбы не вынудят его отступить, такую веру поколебать невозможно, оставалось лишь поздравить его с этим, коль скоро надежда, что в Кашмире восторжествуют идеалы ненасилия, выглядела уж слишком эфемерной.
Ливень обрушился на город, когда мы, выйдя из гостиницы, направились к центру, уже принявшему призрачный вид: вода, бурля, потоками хлестала в глубокие рвы, эти клоаки под открытым небом, где, покуда их не затопит, роются в поисках пропитания животные всех видов — кабаны, подчас достигающие размеров тигра, и такие же полосатые, козы, куры, собаки.
Мы миновали Национальный музей, где вследствие ограблений и разгильдяйства не осталось уже почти ничего, на что бы стоило посмотреть, кроме нескольких картин, в том числе имеется полотно Сенеки Обена под названием «Смерть от урагана», изображающее лошадь, которая валяется с задранными вверх ногами, облепленная десятком собак, между тем как еще две псины совокупляются на переднем плане, а человек, стоящий в сторонке, прижимает к носу платок, по-видимому, стараясь защититься от смрада, источаемого лошадиным трупом, — итак, мы проехали мимо гаитянского музея на улице Капуа, оставили позади мелькнувший справа кинотеатр «Рекс», где, если верить легенде, в 1945 году состоялся доклад Андре Бретона, заронивший искру мятежа, вскоре переросшего в настоящее восстание, что мало-помалу привело к падению правительства. Затем мы выехали на нескончаемую Панамериканскую авеню, соединяющую Порт-о-Пренс с расположенным на порядочной высоте Петьонвилем, и успели одолеть лишь половину пути по склону, когда дождь резко усилился. Поток, затопивший шоссе, становился все многоводнее, его глубина и скорость нарастали, тогда как машина, нанятая Гансом плохонькая малолитражка, явно сдавала. Гроза вошла уже в полную силу, видимость упала до нескольких метров, казалось, паводок вот-вот смоет все, что еще можно разглядеть окрест. Автомобиль заглох на подъеме и какое-то время отказывался сдвинуться с места. Насколько понимаю, сцепление забуксовало, первая скорость никак не включалась. За те несколько секунд, а может, и минут, что продолжалась эта заминка, мы, помимо разумного беспокойства, что нас смоет поток или сомнет другая машина, безусловно испытали мимолетный постыдный страх перед возможным нападением нищих, чьи налезавшие одна на другую лачужки громоздились, во рву, ведь при таких обстоятельствах мы оказались бы беззащитны, как парочка куриц со связанными лапками.
К тому же я только что сквозь пелену дождя приметил валяющийся под насыпью Панамерикен труп собаки — зрелище, ныне часто встречающееся в Порт-о-Пренсе. Таким образом, если для меня или Ганса дело в конечном счете обернется худо, может наступить момент, когда свидетель беды, благоразумно
