распарывать не нужно. Я вот возьму и скомбинирую пиджак со старым Колиным. Вот и будет он снова целым. Через три дня будешь в красивом ходить! Они тебе еще позавидуют!
Нечего смеяться! Сами бы могли так обмануться, – сказала тетя Поля детям.
А это что у тебя еще? – спросила тетя Поля, глядя на кульки, и стараясь перевести все это в другое русло.
– Баранки, пряники и вот книжка, отец Иакинф Карпинский, – сказал Леша упадшим голосом.
– О, Карпинский, – сказала заинтересованно тетя Поля, это из нашей Черниговской родни. Он в восемнадцатом веке жил и много учебников для семинарий написал. Какая ценная книга!
Тетя Поля открыла книгу и пролистала страницы. И тут, как волшебная бабочка, из нее вылетела … Ассигнация!!! Она порхнула крылышками в воздухе и медленно, медленно опустилась на пол, как на цветок.
– Сто рублей! – удивилась тетя Поля, подняв бумажку.
Мальчики перестали смеяться и округлили глаза.
– Вот это да! Сто рублей!
– Сто рублей! – подумал Леша, и по коже его побежали мурашки, не то от удивления, не то от всего пережитого.
– Вот Лешенька, нет худа, без добра! Это примета такая. Если потерял что– то, не горюй, значит, что-то найдешь. Вот ты и нашел. Теперь мы тебе новый костюм купим! И еще ботинки! – обрадовалась тетя.
Теперь и Леше стало весело. И чай все пили уже с легкой душой. А всем кто приходил к чаю, рассказывали, как Леша пенджик покупал. Мужичок его обманул, а отец Иакинф его пожалел, и денежку подбросил!
После этого, ребята Лешу Пенджиком звали, когда пошутить хотели. А он не обижался. Ведь все кончилось хорошо. А слово это ему и самому нравилось. Смешное такое!
Прошло много лет. Леша выучился, стал профессором, и преподавал в Бауманском. Он был очень солидный и уважаемый человек. И об этом случае вспоминал уже без сожаленья, и сам смеялся над своей наивностью. Все плохое забывается. Жалко юность уже не вернешь, а не плохо бы, даже если снова на барахолке обманут! Жизнь! С кем не бывает!
Ложка Крузенштерна
Это была уже не молодая женщина. Сколько же ей было тогда? Если в 1918-году ей было восемнадцать! Все просто! В 1963 ей было шестьдесят три года. А мне было четырнадцать, я училась в школе, и жила со своими родителями в подмосковном поселке, который, все по-свойски, называли Володарка, в коммунальной квартире из трех семей, на втором этаже двухэтажного дома. Ольга Константиновна жила на первом этаже этого же дома, и была нашей соседкой.
Тогда еще долго было до 2000 года, когда я уже стала взрослой женщиной, и умерли мои мама и папа, а поселок и этот самый дом стали чужими, потому что в нем теперь жили другие люди. На окошках висели чужие занавески. И никого из тех соседей и друзей, которые делали этот дом, домом моего детства, уже здесь не было! Очень редко, когда мне приходится быть в тех местах, сердце щемит тоска, при взгляде на наш дом, на наши окна и на тропинку, которая вела меня домой из школы. Я вспоминаю те времена, и весну, и наши распахнутые окна с букетом черемухи или сирени, я прислушиваюсь, и мне так хочется услышать звуки знакомой пластинки, и вместе с музыкой попасть в те далекие дни. Маленькое существо, по имени Ностальгия ворочается в душе, и там становится тоскливо, тоскливо. Потому что не выглянет из окна мама, и не улыбнется мне папа, помахав рукой в том же окошке. Они уже далеко, далеко…
1
Для Ольги Константиновны, такие чувства были завсегдатаями ее души уже и тогда. Ведь она была из «бывших»! Ее прадедом был сам великий мореплаватель Иван Федорович Крузенштерн.
Ольга Константиновна была замужем за огромным мужчиной, ростом метра в два, дядей Митей. В восемнадцатом году, когда улицы Москвы кипели в тех революционных буднях, и по городу расхаживали большевики, патрули и колонны солдат, Ольга Константиновна, всей своей молодой и восторженной душой принимала революцию. Она стояла в белой матроске, с голубыми полосками, и высоких ботинках, где– то около телеграфа, когда мимо нее прошел патруль с громадным красивым матросом. Ее лицо сразу осветилось улыбкой, хорошенькая ямочка появилась на щечке, и Олечка помахала этим великолепным революционерам своим букетом с ромашками. Это вышло у нее само – собой. Патруль остановился. И стеснительный великан, подошел к Олечке, узнать, не требуется ли ей, какая – ни будь помощь.
А потом Олечка вышла замуж за этого великана, Матрос и девушка из института Благородных девиц. Тогда ей было безразлично его происхождение. Новое время, вошло в нее любовью, и восторгом перемен, и Митя в глазах Олечки был былинный герой.
Потом было трудно, и жизнь оказалась совсем другой, чем она представлялась ей тогда. Великая Революция, которую она так приветствовала в юности, жестоко отняла все то, что окружало Олечку с детства. Но рядом был ее Митя, и теперь еще двое маленьких сынишек. Рядом в Москве жили ее братья, с которыми она поддерживала отношения. И нужно было жить, хотя и другой жизнью.
Время шло, мальчики стали известными летчиками. И летали на длительные расстояния. И там далеко, за океаном, в Канаде их ждал прадедушка, бронзовый памятник их известному предку. Великого мореплавателя, Крузенштерна не забывали. И даже в наше время, звучит песня: «Когда паруса Крузенштерна. Имя Ивана Федоровича Крузенштерна было увековечено не только в названиях кораблей, и пролива, но и во внуках. Они были достойными потомками. И такими же любителями земных просторов. Только прогресс вместо парусов дал им в руки крылья.
В то время, когда я знала Ольгу Константиновну, это была уже располневшая женщин, но в ней чувствовалась еще та фигурка, с покатыми плечами, и нежной кожей. Ее волосы были скручены в пучок, и заколоты, какой-то старинной заколкой, наверное, еще с тех времен. Простенькая трикотажная кофточка под пояс, длинная юбка, и все та же, очаровательная ямочка. Казалось, что Ольга Константиновна специально вызывает эту ямочку на свою щечку. Потому что, с ней она становилась все той же девочкой в матроске, с выражением лица, ребенка, которого всегда любили, и разрешали и побаловаться и попросить, все, что он хочет.
Дядя Митя со временем постарел и превратился из красивого великана, в огромного ссутулившегося старого мужчину. Он был какой-то замедленный. Одежда у него была сильно поношенной. Руки, казались, очень длинными, обувь неимоверно большой, и сам он был очень нескладным. Но казалось, что это ему совершенно безразлично. Он уже жил совсем другой жизнью. И представить его с матросским обмундированием и молодыми желаниями было трудно.
Это недостаток всего человечества. Все видят в старике – только старика, а в старушке даже не могут представить былую красавицу. А ведь и они были когда-то детьми, с нежными щечками и золотыми завитками на милой головке. На них умилялись, любили, подбрасывали на ручках, и целовали в животик.
Дядю Митю знала вся ребятня.
Он был очень добрый и не мог пройти мимо них, не засунув в свой старый, помятый карман руку, и не вытащив оттуда слипшиеся конфетки подушечки. Он был совершенно безобидный. И казался теперь даже немного странным. Но хотя красоту и молодость дядя Митя потерял, у него остался его рост и огромные ручищи, в которых еще была сила.
Рост и силу дяди Мити использовали при похоронах. И дядя Митя всегда нес крышку гроба. Это было его привилегией. А потом, это давало ему право присутствовать на поминках и кушать там столько, сколько он хочет.
– Митя всегда хочет есть, – жаловалась Ольга Константиновна при разговоре. На него не наготовишься.
Но это было понятно, при таком росте. И понятно было то, что при их маленькой пенсии, прокормить такого великана было трудно. Вот дядя Митя и нашел выход. Он помогал людям, и люди помогали ему. Вопрос с питанием был решен. Дядя Митя периодически подрабатывал на свой дополнительный обед и ужин.
Ольга Константиновна, напротив, сохранила в себе и здравый ум, и желание общаться, и даже, я бы сказала, некоторое кокетство. Она не любила заниматься хозяйством, и, обзаведясь хорошими знакомыми, она ходила к ним в гости, (благо у дяди Мити были свои знакомые), попить чайку,
