экипажу. Идите.
Лейтенант ему понравился.
Казарму Юрка покинул бегом. Гостиницу была через дорогу. Жена ждала там, где он ее оставил три часа назад. Предстоял еще нелегкий поиск ночлега.
Кроха
Это прозвище капитан 3 ранга Валера Коломиец получил, когда служил в лиепайском подплаве командиром средней ПЛ проекта 613. Его от рождения крупное телосложение абсолютно не соответствовало размерам вверенного корабля. И был он в лодке, как слон в посудной лавке. Как он стал командиром, а главное, каким здоровьем ему это досталось, одному Богу известно.
В море он сильно мучался от качки, а в прочном корпусе откровенно страдал от дефицита обитаемого пространства. Даже свою каюту во втором отсеке он удлинил в районе койки, сделав ящик для ног, который почти метровым «аппендицитом» выдвигался в кают-компанию офицеров. Но эти «мелочи» совершенно не влияли на его безумное желание попасть в академию, стать комбригом и, наконец, адмиралом.
Он не курил. Пил в меру, был подчеркнуто серьезен, любил поучать весь честной народ от матросов до друзей командиров, и поэтому относились к нему и воспринимали, прямо скажем, по-разному. При случае старались подколоть, подшутить, тем более что к юмору он относился неважно. Ну а шутки в свой адрес и прозвище «Кроха» он вообще переносил с трудом, жутко обижаясь. Поэтому сослуживцы либо делали это за глаза, либо с наигранным видом случайности. Общество это очень веселило, а Кроха в бессильной ярости скрежетал зубами и шевелил желваками, что делало его крупное лицо практически лошадиным.
Он не был женат, любил симфоническую музыку и свою морскую форму одежды, особенно черную повседневную тужурку с белой рубашкой. По-обезьяньи волосатые руки, со здоровенными, с голову пионера, кулаками, на треть длины торчали из рукавов кителя, когда-то на редкость неудачно пошитого. Кремовых рубашек нужного размера ни на одном складе подобрать не могли, поэтому даже в летнюю жару он ходил в тужурке, необычайно ловко подбирая к ней… самые настоящие белые манишки. Где он их «откопал» — неизвестно, но летом и зимой ходил в черной тужурке на голое тело. Ведь манишка закрывала только грудь. Воротничок и манжеты — совершенно автономные детали этого наряда, пристегивались и отстегивались по мере надобности или загрязнения. По сути, для холостяцкой жизни это было удобно, но объяснять окружающим — неловко, а посему тщательно скрывалось.
Своеобразное пристрастие к симфонической музыке также вызывало недоумение, а порой и протесты окружающих. В береговой каюте на тумбочке у койки красовался проигрыватель, а рядом — на свободной «баночке» — стопка фирменных пластинок (штук 50!) В «адмиральский час» Кроха, лежа на своей койке, позволял себе «расслабиться». Нередко, вызвав дежурного по экипажу и наставительно отчитав его за беспорядок, заставлял слушать музыку вместе с ним. Это вынуждало матросов идти на любые ухищрения, лишь бы уклониться от «эстетической пытки». На стене над койкой висел известный портрет Мусоргского, изображающий его не в лучшие годы жизни, когда он изрядно пил, и на носу и лице композитора четко проступали последствия возлияний.
Как-то раз комбриг Хромов, проверяя казарму, зашел в каюту Крохи и в очередной раз расстроил его вопросом:
— Что это за алкаш у вас тут висит, товарищ Коломиец?
Озадаченный Кроха, хлопая растерянными глазами, как бы стесняясь, промямлил:
— Это же известный композитор…
— Снимите алкаша, командир, не позорьтесь.
Приказание пришлось выполнить незамедлительно. Хромов два раза не повторял, да и боялся его Кроха просто зоологически.
Помимо симфонической музыки, любил Кроха природу, женщин родного края и… халяву. Из-за последнего пристрастия у него было довольно мало друзей в командирской среде. Командиры, как повелось, жили дружно и по вечерам частенько позволяли себе собраться «за рюмкой чая», но Кроху приглашали редко. И он старался жить своей жизнью.
Женщин предпочитал проверенных, имеющих за плечами опыт семейной жизни, разведенных, бездетных, с жилплощадью. Знакомился с ними в ресторане, благо в Либаве было, как минимум, шесть приличных кабаков. Поначалу «тетки», мгновенно клевавшие на здоровенного молодого военного моряка, таяли в сладких грезах и строили планы. Некоторые, не разобравшись, немедленно предлагали переехать к ним. Однако, познакомившись поближе, большинство из них просило немедленно освободить их от его присутствия. А порой и просто нахально выпроваживали… Одна шутница, мало того, что выгнала, так еще в порыве ярости сделала шорты из его форменных брюк. Под покровом ночи глубоко уязвленный Кроха короткими перебежками, благо, что улицы военного городка были немноголюдны, прибыл в казарму, вызвав нездоровый ажиотаж среди подчиненных и дежурной службы бригады.
Как-то, заступив дежурным по бригаде, Кроха производил обход и проверку кораблей бригады в ночное время. Спустившись в центральный пост одной из ПЛ, он был встречен бдительным молодым вахтенным, который, как и предписывалось инструкцией, отразил сей факт записью в вахтенном журнале: «На подводную лодку прибыл дежурный по бригаде капитан 3 ранга Кроха». Окончив проверку корабля, Коломиец, в свою очередь, решил сделать запись о выявленных замечаниях…
Каково было его возмущение, когда он прочитал запись старательного матроса! Красный от возбуждения, он поднял корабельную вахту во главе с ничего не понимающим лейтенантом — дежурным по кораблю, и битый час проводил «разбор», пытаясь выяснить, «откуда растут ноги» обидного прозвища. Вахта в полном составе понимающе кивала и, активно потея, с трудом дождалась финала.
Утром командир лодки, пострадавшей от ночного набега Крохи, разбираясь в случившемся, и сам поинтересовался у вахтенного, почему он сделал такую запись. На что получил ответ:
— Товарищ командир, ну все его так зовут. Откуда ж мне знать, что он вовсе не Кроха, а Коломиец. Нам же его на разводе не представляли.
Командир с доводами согласился, и наказывать никого не стал.
Познакомились мы интересно. Можно сказать, что познакомил нас транспорт, вернее городской автобус №10.
В то время Кроха снимал комнату в городе недалеко от моего дома, и мы встретились на остановке автобуса возле католического собора. Народу была тьма, и поездка грозила стать довольно «веселой». По этому маршруту ходили тогда небольшие автобусы Львовского завода. Посадка на подошедший транспорт носила эвакуационный характер. Кроха стоял у задней двери и галантно пропускал всех вперед. Толпа, благодарно глядя на здоровенного офицера-подводника, весело забиралась в утробу машины. Проходя мимо, я отчетливо услышал, как он сказал мне: «Если хочешь приехать вовремя, садись сразу за мной».
Кивнув, я нацелился ему в кильватер, ожидая удобного момента. Когда последнее тело, свисая «кормой» наружу, попыталось впихнуть себя внутрь, Кроха пристроился сзади, ухватившись руками за края входной двери. В этот момент словно кто-то одел маску зверя на его добродушное лицо, даже глаза заблестели недобрым блеском. Секунда, мощный толчок, и тело, превратившись в гигантский поршень, начало свое поступательное движение. Выражая недовольство, все сильнее и сильнее верещали пассажиры.
Но, как говаривали тогда его подчиненные, наш командир, что крокодил, — ходит только в одну сторону. Первые три метра я пролетел за ним, словно в вакууме. За мной ряды смыкались как вода.
