сниматься со швартовых. Развернув лодку на выход из гавани, он вызвал по «каштану» центральный пост и передал приказание:
— Механик, объявите по трансляции, что в период перехода корабля в полигон ожидается усиление северного ветра. До выхода из «огражденной» (огражденная волноломом часть гавани) все имущество по отсекам еще раз проверить на крепление по-штормовому. Ожидается сильная бортовая качка.
Получив приказание с мостика, механик сразу же передал его по «циркуляру» и, поставив у «каштана» старшину команды трюмных, возлег на рундук с инструментами и стал морально готовиться к обещанному командиром шторму.
В этот момент, воспользовавшись минутой затишья, к нему «подкатил» док.
— Сэр, Вы деньги получать будете или как?
Слово «деньги» произвело оживляющий эффект. Механик моментально открыл глаза и, явно проявляя живой интерес к вопросу, уже с улыбкой спросил:
— Док, ты фокусник. Что за деньги? Неужели получка за январь?
Подчеркнуто соблюдая английское хладнокровие и выдержку, док ответил:
— Нет, сэр! Это ваша Нобелевская премия за август, сэр!
Продолжая сохранять горизонтальное положение, механик поспешил выразить восхищение:
— Надо же, на неделю раньше срока!? Ну, ты, док, и жучара!
— Ладно, мех, раз уж так вышло, включай свой гормон радости и начинай считать!
Доктор бросил на живот Крепскому его получку:
— Считайте, сэр!
И механик приступил к счету, не спеша, лежа спиной на рундуке и периодически слюнявя пальцы. Окончив это приятное дело, он смежил очи и, явно кайфуя, изрек:
— Ничто так не укрепляет веру человека в будущее, как предоплата! Вроде деньги небольшие и счастье приносят нам, мужикам, только временно, но нервную систему укрепляют, это точно!
— Ну, а теперь я тебе ее буду портить, — строгим тоном произнес корабельный врач, совмещавший с этой должностью ответственные обязанности парторга. — Вы, Крепский, коммунист или как? Взносы сдавать думаете, или за вами опять неделю ходить придется?
При этом лицо механика исказилось, словно от приступа хронической зубной боли.
— Ну, ты садист, докторюга, похлеще моей жены! Ей сразу отдай, тебе отдай, ну ни минутки не даете себя Рокфеллером почувствовать!
— Коммунист Крепский, прошу не путать супружеский долг с партийным! — с надлежащей долей серьезности, наставительно изрек доктор.
Все, кто находился в ЦП и стал свидетелем «сцены», начали давиться со смеху. Обиженный командир БЧ-5 резко вскочил на ноги и заорал на сразу притихший отсек:
— Хватит ржать! Лучше отсек готовьте «по-штормовому», а то сейчас всем дам прохохотаться: и партийным, и антифашистам!!!
После чего решительно двинулся по лодке проверять исполнение отданного им приказания…
Партвзносы он, разумеется, заплатил. Принимая от него деньги, доктор язвительно прошептал:
— Да не слепятся стенки вашего кошелька, сэр!
За что сходу был послан куда подальше...
До полигона «Л-33» лодка шла около пяти часов. Как и обещал прогноз, северный ветер изрядно помотал корабль, слегка оморячив молодой призыв. На подходе к полигону командир прошел по кораблю, решив самолично ознакомиться с обстановкой в отсеках и, в особенности, состоянием молодых матросов. Плохое крепление имущества «по-штормовому» позволило стихии в ряде жилых отсеков поставить все «с ног на уши». В неописуемой смеси по отсекам валялись рассыпанные шахматы, домино, шашки и личные вещи, обильно смоченные, к тому же, содержанием матросских желудков.
На койке в 7-м отсеке командир обнаружил молодого матроса, призванного из Туркмении. Матрос сидел на палубе в наглухо застегнутом бушлате с поднятым воротником, в зимней шапке с опущенными и плотно завязанными ушами. На «иссиня-вороненом» от рождения и загара лице явственно проступала бледность. Зрачки глаз закатились, на губах выступила пена. Не на шутку встревоженный, командир тряхнул его за плечо и поинтересовался:
— Товарищ матрос, вам плохо?
Реакция матроса обескуражила. Его щелочки-глаза раскрылись, и ничего не выражающий взгляд заструился сквозь сталь прочного корпуса прямиком в беснующееся море. Вдруг он заголосил — протяжно и тоскливо, словно зверь пустыни. Некоторые слова можно было почти точно разобрать: «Зачем меня, мама, малъчик родила? Лючше — дэвочка, болше морэ не пайду, лючше — турма.. а... а!».
Стармех понимающе взглянул на командира и подвел логическую черту, по-своему взбодрив одуревшего от качки и холода матроса:
— Мы с тобой, землячок, товарищи по несчастью. В таких случаях спасает только трудотерапия. Пойдем-ка, я тебе покажу, что делать, чтобы излечиться навсегда!
И увел бедолагу в ЦП…
Еще до прибытия в полигон туркмен приобрел надлежащую сноровку, «возносясь» на мостик с «кандейками» масла, собранного в трюме Центрального. И служил впоследствии превосходно.
Заняв полигон, лодка погрузилась, а в отсеках установились непривычные после шторма тишина и покой. Народ мгновенно ожил. Сразу же объявили приборку, а с наведением чистоты — обед.
Насытившись, свободный от вахты личный состав, измотанный качкой, попадал в койки. «Адмиральский час» позволил восстановить утраченные силы. Далее до глубокой ночи отрабатывались элементы задачи «Л-2» в подводном положении.
После 23.00, определившись с плотностью аккумуляторной батареи, командир принял решение всплыть на зарядку и в дальнейшем продолжить отработку надводных элементов задачи.
Все готовились к возобновлению качки, а значит, к очередной порции физических неприятностей, однако, всплытие под перископ приятно удивило — шторма как будто и не было. Впрочем, на Балтике это не редкость.
Всплыв под «среднюю», командир поднялся на мостик и осмотрелся. Горизонт был визуально чист. Но зимняя ночь была такой темной, что казалось, что смотришь сквозь черную вату. Линия горизонта как таковая отсутствовала. Даже нос лодки едва просматривался. Еще раз убедившись в отсутствии целей, командир привычно скомандовал вниз: «Стоп моторы, опустить перископ!».
Продолжая всматриваться в черноту ночи, командир вдруг почувствовал, как что-то мокрое и холодное лезет к нему за воротник шубы. Инстинктивно вздрогнув и отпрянув, он обернулся назад и… столкнулся лицом с парящей в воздухе тушей здоровенного лосося. Приглядевшись тщательней, он различил, что по обоим бортам к воде спускаются серебристые гирлянды из рыбьих туш. Это был перемет. Вызванные наверх матросы быстро вытащили снасть. Один из бесчисленных крючков зацепился за кожаную прокладку перископа. Крючки были большие и острые. Оценив их необычность, боцман восхищенно, как истинный рыбак, воскликнул:
— Надо ж, какие огромные! Неужели бывают еще больше?
На что механик с удовольствием съязвил:
— Больше, боцман, только наш якорь!
С оборванного штормом финского перемета общей длиной 150-200 метров было снято 11 лососей и 27 туш трески. Рыба уснула не более суток тому назад, и это ее совершенно не портило.
Окончательно «оживший» после шторма механик при виде такой удачи резко засуетился. Он был удивительно падок на халяву. Азартно потирая руки, «мех» заверил командира, что лучше, чем он, «сёмужный» посол лососины во всей Лиепайской округе никто не делает. А посему есть у него деловое предложение: поручить это именно ему.
Командир такое согласие дал. Условие было конкретным: «солонина» должна быть готова к приходу лодки с моря. Треска же прямым ходом отправилась на камбуз — жариться.
На следующее утро отработка задачи продолжалась с еще большей тщательностью. Вечером на сеансе связи пришло «радио» с уточнением плана. Сообщалось, что на следующий день в полигон на торпедолове прибудет комиссия штаба для приема задачи. Оперативный просил обеспечить прием торпедолова и работу штаба.
