хорошо, что еще хлеба достаточно. Обидно, что не могу посещать гимназию. Вечерняя переполнена и, может быть, придется долго ждать пока примут. Но, все равно, буду ждать и терпеть, а учебу не оставлю, нет. Слишком большая мука — еще не забыты времена гетто. О, учеба, моя мечта, ты так близка и так недоступна. Но при желании и воле всего можно достичь. Если я сумела окончить пятый класс второй ученицей то и остальные окончу. Насчет Брони на днях будут важные новости.
И опять я сижу среди разбросанных вещей. Вчера открыли Бронину комнату, опечатали вещи. Квартиру занимает один врач со своей семьей. Придется опять убираться вон. Уже прошел месяц со дня ее ареста. Бедняжка, ей уже не суждено увидеть дневной свет и солнечное небо Литвы. При мысли о ней разрывается сердце. А это имущество, эти тряпки — все хлам, на все наплевать, важен лишь человек, лишь жизнь важна. А человека уже нет. Таким людям не место в стране Советов. Слишком они добры. И она была хорошая, всем сочувствовала, помогала. На ее долю выпало жестокое время.
Но наступит такое время, когда любовь, братство и равенство, а не грабеж и убийства будут господствовать на нашей земле. И тогда будет счастье бесконечное, а может, вернется золотой век, воспетый Овидием, и восторжествует природа. Обязательно вернется, но сколько потребуется жертв? Причем каждая жертва приносится во имя более счастливой жизни. Старое поколение приносит себя в жертву молодому, a молодое поколение, не найдя в мире ничего хорошего и ничего не создав, оставляет эти же гнойники детям своих детей.
Сижу в комнате одна. Вокруг никого нет. За окном идет дождь. Чувствую себя одинокой и чужой в этом мире. Вокруг такие злые и мерзкие люди. Брат брату копает яму, убивают друг друга. Женщины дают волю своим злым языкам. Нет нормальной жизни и нечего за нее так цепляться. Не надо ни молодости, ни весны.
Вот я снова в старом доме на Видуно аллее в верхней комнате. Мебели у меня немного, только кровать, лежа на которой пишу. Сегодня уже подмораживает, поэтому очень обрадовалась, обнаружив в своей комнате теплый радиатор. Приятно, когда в комнате тепло, я ведь промучилась две недели в совершенно нетопленном жилье. Внизу живут бывший комендант подполковник Хрустев и секретарь горкома. Люди, могу сказать, весьма неприятные. Если бы не черноокий старшина, то было бы совсем нетерпимо.
Много работаю. Меня назначили в конторе заведующей хозяйством. Настроение упало поэтому и работа не клеится, и желания нет, и все надоело. Почти с радостью жду намечающихся после Нового года перемен. Виктор гостит в Каунасе, он будет служить в этом районе. Жизнь моя скверная, боюсь, что придется прервать эту бесполезную игру. Несколько недель прожила без горячей пищи. Сейчас устроилась немного лучше. С утра иду к Стефании[78] (в гимназию) где получаю кофе и бутерброд. Обедаю в столовой, а ужин — как придется. Так и кручусь. Но вот сейчас я уже пять дней без обеда и два дня без хлеба. Такова жизнь. Уроки посещаю аккуратно, Отметки средние. Но с Нового года этот вопрос может решиться иначе, может, брошу гимназию и буду сдавать экстерном. Боюсь опять лишиться дома. Документы уже все в порядке. Словом, так бегут дни, заполненные заботами о земной жизни. А подумать о чем-нибудь другом — нет времени. Чувствую, что Новый год внесет ясность в мое будущее, поэтому жду его с нетерпением.
Стою в коридоре возле радиатора[79] и учусь. Такая уж это учеба, как и вся жизнь. В комнате холодно. Но, раз я заупрямилась, то перезимую тут. Благо, что на дворе мороз лопнул. Приближается рождество и Новый год. Наверное, буду менять службу. Нефтяную контору ликвидируют. Ничего хорошего на этой работе я не видела. Вот и все новости. По утрам питаюсь у Стефании, обедаю в столовой, а лимит на ужин снят. Есть три раза в день — буржуазные предрассудки. Истинным пролетариям вполне достаточно двухразового питания. Виктор пока еще в Каунасе.
Глава 7 1946 г.
Впервые не жду и не встречаю Новый год. Полночь застала меня глубоко спящей. А кровать была холодная, и в комнате тоже было холодно. И голодный желудок, мало что видевший за день, печально всхлипывал. Ни желудку, ни рукам, ни мозгу не было занятий, и я задремала. А задремала для того, чтобы увидеть сон, такой прекрасный сон, который напомнил бы мне все то, что было в этом же доме пять лет тому назад. Впрочем, что было тогда, того уж не вернуть. И те люди, те дорогие лица уже стерты с лица земли. Но, может, это к лучшему, ибо что еще есть на земле, кроме мучения? Тут так много зла. А там высоко, в небесах нет зла. Там или пустое пространство или же — рай небесный. Там встретились все те, которые еще пять лет тому назад были со мной и пили французское вино из хрустальных рюмок. Я думаю, что они смотрят на меня с сочувствием. Я будто слышу, как мама говорит, обращаясь к госпоже Брауде: — Она еще живет. О, несчастная дочь моя. Мы во много раз счастливее. Да, они все встретились там мама, и папа, и Рудик и все хорошие знакомые, друзья. Сейчас они только ждут меня и Виктора, когда мы закончим свои бедственные странствия… А внизу в столовой, комендант пьет с секретарем горкома. Они произносят новогодние тосты. Слышен тонкий, визгливый смех женщин и густой мужской бас. Они веселятся. Им тепло, хорошо, сытно. А наверху, несколькими ступеньками выше, в холодной комнатке лежит девочка и плачет. Она плачет, потому что когда льются слезы на душе, становится легче и ноша несчастий уже не кажется ей такой тяжкой. Сквозь мокрые от слез ресницы видит она любимые лица. Вот нежное, бледное, утомленное заботами лицо мамочки, вот папа и все другие, которых она так любила. И девочка зовет их и хочет видеть и разговаривать с ними всю ночь. О как хорошо было бы в течение всей этой последней ночи старого года созерцать дорогих, так быстро утраченных людей, беседовать с ними и быть снова, хотя бы на короткое мгновение, счастливой.
Последний день каникул. Была на профсоюзной елке и в кино. Так попрощалась с каникулами. Смотрела фильм «Юность Пушкина» и записала понравившееся мне стихотворение «Рассудок и любовь».
Кажется, что в моей жизни скоро начнется новый этап. Одно крупное событие — дядя демобилизован и уже 18-го был в Москве. Это очень хорошо. Виктор находится здесь, видимся часто. Жизнь моя протекает ритмично и это действует на меня успокаивающе. Я нервничаю, когда меня выбивают из колеи повседневности. А сегодня мне много думать не надо. Я медленно встаю чаще всего раньше чем надо, ибо часов у меня нет. Пересекаю всю Видуно аллею, спускаюсь вниз с горы Пародос и вхожу в свою милую 5-ю гимназию, где получаю сладкий кофе и бутерброд. Потом, так же, не подняв головы и съежившись от холода, я медленно шагаю по проспекту Витаутаса в «Летукис». Задыхаясь поднимаюсь на четвертый этаж. Еще на лестнице начинаю раздеваться. Так начинается скучный день «канцелярской крысы». Радуюсь, когда появляются дела и я имею возможность вырваться в город, что бывает часто. В час дня иду обедать. После обеда время проходит быстрее. И вот я уже шагаю по улице Кястучё в гимназию. Эта часть дня самая приятная. В гимназии я слушаю глупые разговоры учеников, отвечаю уроки и черпаю знания. Потом наступает вечер, собирается наша пятерка — представители разных классов и мы шагаем домой.
Подняла было крылья лететь в Москву, но, увы, пришлось их быстро опустить. Выдача командировок на месяц приостановлена. А я так хотела! Дядя тоже не может приехать по той же причине. Сейчас опять жди несколько месяцев. А так уже все надоело. Начались весенние каникулы. Лучше, чтобы их не было. Что толку? Сейчас дождь, грязь, сырость. Уж лучше сидеть в классе, а потом, когда пригреет солнце, высохнет земля и все зазеленеет кругом, — тогда можно бы и погулять. Кроме того, говорят, что будет большое наводнение и я боюсь, что гимназию опять на некоторое время придется оставить. Когда я не бываю в гимназии хоть один день, мне кажется, что теряю нечто очень дорогое. Целый месяц я не ела ни обеда, ни другой горячей пищи. Боюсь, чтобы желудок не испортился. Целыми днями грызу сухой хлеб, запивая
