серыми, умными глазами и длинными темными ресницами, маленькими ножками в серых чулках. С ними можно отогнать свое одиночество и совместно осилить горе. Пусть Стася останется в «Варьете», пусть станет добычею парижанина Александра.
Уезжай, Гавриил!
Случилось так, что на прощание я еще раз делаю обход города, рассматриваю причудливую архитектуру покривившихся от ветра мезонинов, остатков каминов, вижу разбитые, заклеенные газетной бумагой оконные стекла, прохожу мимо строений, бойни на краю города, вижу жалкие фабричные трубы на горизонте и миную бараки рабочих, темно-коричневые здания с белыми крышами и горшками герани на окнах.
Вся местность кругом печально красива. Она напоминает отцветающую женщину. Всюду дает о себе знать осень, хотя листва на каштанах еще темно-зеленая. Осенью следует быть где-нибудь в другом месте, хотя бы в Вене, видеть Рингштрассе, усыпанную золотистою листвою, видеть дома, напоминающие дворцы, и улицы — прямые и нарядные, как бы готовящиеся принять знатных гостей.
Ветер дует со стороны фабрик, пахнет каменным углем, серый туман обволакивает дома; в общем, вся эта картина напоминает вокзал — нужно продолжать путешествие. До меня издалека доносится резкий свист поезда; народ уезжает далеко.
В голову мне приходит мысль о Бломфильде. Куда, собственно, он девался? Ему следовало бы давно быть здесь, фабриканты волнуются, в «Савое» все приготовлено. Куда же девался Бломфильд?
Гирш Фиш ожидает его со страстным нетерпением. Быть может, Фишу теперь представится случай выйти из состояния вечной нужды: ведь разговаривал же он с отцом Бломфильда, отцом, которого звали Блюменфельдом, с Иехиелем Блюменфельдом.
Я вспоминаю о лотерейном билете, полученном от Гирша Фиша. Цифры 5, 8 и 3 надежны. Сочетание их представляется мне верным. А что, если на мой билет выпадет выигрыш? Тогда я мог бы еще остаться в этом интересном городе, мог бы еще немножко отдохнуть. Мне торопиться некуда. Нет у меня ни матери, ни жены, ни ребенка. Никто не ожидает меня. Никто по мне не тоскует.
Однако я сам тоскую, например по Стасе. Я охотно пожил бы с нею год, или два, или даже пять лет; я охотно поехал бы с нею в Париж, если бы мне удалось выиграть перед самым моментом отмены лотереи правительством. Тогда бы мне не пришлось переуступать Александру мою комнату и мне не нужно было бы попрошайничать у своего дяди Феба.
Тираж назначен на следующую пятницу. Надо ждать неделю, но так долго я не могу тянуть со своим ответом Александру. Вопрос должен быть решен до завтрашнего дня.
Приходится проститься со Стасей.
Когда я явился, она была одета и собиралась идти на представление.
В руках у нее была желтая роза. Она дала мне ее понюхать.
— Я получила много роз — от Александра Белауга.
Быть может, она ждет, чтобы я сказал: «Отправьте цветы обратно». Быть может, я и сказал бы это, если бы не явился, чтобы распрощаться навсегда.
А теперь я проговорил только:
— Александр Белауг снимает мою комнату. Я уезжаю.
Стася остановилась — на второй ступени, — мы как раз собирались вместе спуститься вниз.
Быть может, она попросила бы меня остаться. Но я не глядел на нее и не остановился, напротив, упрямо спускался вниз, как будто бы нетерпение охватило меня.
— Итак, вы определенно уезжаете? — говорит Стася. — Куда?
— Я еще сам в точности этого не знаю!
— Жаль, что вы не хотите остаться. Не можете остаться.
Больше она уже ничего не сказала, и мы молча прошли вместе до «Варьете».
— Придете вы сегодня после представления на прощальную чашку чаю? — спросила она.
Если бы Стася не задала мне этого вопроса, а коротко и прямо пригласила бы меня, я бы согласился.
— Нет!
— В таком случае счастливого пути!
Прощание это было холодное, но — между нами ведь ничего и не было! Я даже цветов не дарил ей.
У цветочницы в отеле «Савой» были хризантемы.
Я купил их и послал через Игнатия в комнату Стаси.
— Барин уезжают? — спрашивает Игнатий.
— Да.
— Дело в том, что для господина Александра Белауга нашлась бы комната, если вы только из-за этого уезжаете.
— Нет вообще приходится уезжать! Подайте завтра счет!
— Цветы эти для Стаси? — спросил Игнатий, раньше чем я вышел из лифта.
— Для мадемуазель Стаси!
Я проспал всю ночь без сновидений. Завтра или послезавтра я уеду. Издалека донесся свисток локомотива, длительный и резкий. Люди уезжали далеко. Прощай, отель «Савой».
Алексаша был человеком светским. Он знал, как приняться за дело. Он был ветрогоном, но — сыном Феба Белауга.
Он явился точно в назначенный час, теперь уже в другом изящном костюме. Целый час он разговаривал о всякой всячине и не проронил ни слова о нашем деле. Он заставлял меня ждать. У Алексаши времени было достаточно.
— В Париже я жил у мадам Бирбаум. Она — немка. Немки — лучшие в Париже хозяйки. У мадам Бирбаум две дочери. Старшей больше четырнадцати лет. Но даже если бы ей было тринадцать, то ведь тут особой точности не требуется. Ну, вот однажды приехал какой-то двоюродный брат госпожи Бирбаум. Я как раз совершил экскурсию с Жанною, но та мне не давалась. Короче сказать, спустя два дня я возвращаюсь домой, ключ при мне. Вернулся я ночью, иду, чтобы никого не будить, тихохонько, как говорится, на кончиках пальцев, не зажигаю света, снимаю с себя только сапоги и сюртук, подхожу к постели и хватаюсь — ну, как вы думаете, за что? Прямехонько за груди маленькой Елены.
Она спала у меня, так как приехал кузен; или, быть может, мадам Бирбаум нарочно все это подстроила; короче, что произошло после этого, вы легко себе представите.
Я могу себе представить.
Алексаша переходит к новой истории.
Человек этот пережил бессчетное число приключений за свои паршивые двадцать два года. Одна история вызывает другую, та — третью и т. д. Я уже более не слушаю.
Внезапно в залу файф-о-клока вошла Стася. Она кого-то разыскивала. Мы были единственные в зале. Александр вскочил с места, побежал ей навстречу, стал целовать ей руки, привлек ее к нашему столу.
— Мы теперь соседи! — начал Александр.
— Ах, я этого не знала! — солгала Стася.
— Да, мой милейший кузен так добр, что предоставляет мне свою комнату.
— Это вовсе еще не решено! — заявил я вдруг, сам не зная, отчего. — Ведь мы об этом не говорили.
— Разве весь вопрос тут в деньгах? — насмешливо произнес Александр.
— Нет, — возразил я твердо, — но я вообще не уезжаю. Тем не менее вы можете получить комнату, Александр: это сказал Игнатий.
— Так! В таком случае все в порядке — и мы все трое ближайшие соседи, — заявляет Александр многозначительно.
Мы еще поговорили о том, о сем. Явился Игнатий.
Он заявил, что сейчас свободны три комнаты, две из них завтра будут заняты, одна, наверное, останется свободной: это номер 606, на четвертом этаже, правда, но довольно обширный. Никто не захотел занять его из-за неприличного номера; для дам он, разумеется, не годится вовсе, но, как pied-a-terre,
