разных рюмок водки.
В своей белой наготе они стояли, подобные молодым лебедям.
Лишь поздно явился Алексаша Белауг. Он был в одно и то же время и подавлен, и весел. Ему, очевидно, хотелось заглушить какое-то горе, и Звонимир помог ему в этом.
Хотя Звонимир выпил не мало, он был трезв. Он глумился и издевался над Алексашею во всю.
— У вас острые сапоги! — заявил Звонимир. — Позвольте взглянуть, не отточены ли они? Куда вы отдаете обувь в точку? Вот новейший способ ведения войны — атака французскими острыми сапожками! Ваш галстук красивее головного платка моей бабки; это так же верно, как то, что я Никитич, что меня зовут Звонимиром и что я никогда не спал с вашею невестою.
Алексаша делал вид, что не слышит. Печаль грызла его. Он был подавлен.
— На твоем месте я отказался бы от такого двоюродного братца! — сказал мне Звонимир.
— Кузенов не выбирают, — возразил я.
— Hy, не обижайтесь, Алексаша! — крикнул Звонимир, вставая.
Он был огромного роста. Подобно стене, высился он в маленьком темно-красном баре.
На следующее утро Звонимир просыпается рано и будит меня. Он уже одет. Скидывая с меня одеяло на пол, он принуждает меня встать и пойти с ним гулять.
Жаворонки заливаются изумительно.
В тот день ждали Калегуропулоса. Звонимир опрокинул стулья и устроил беспорядок в нашей комнате. Он решил подстеречь Калегуропулоса и хотел его дождаться в нашей комнате. Я ждал Калегуропулоса внизу, в зале файф-о-клока, Звонимир же остался наверху.
На этот раз не было заметно никакого возбуждения. Все покинули гостиницу. Три верхних этажа оставались пустыми; виден был только жалкий хозяйственный скарб.
Внизу было тихо. Игнатий поднимался и спускался на лифте. Спустя час пришел Звонимир. Он рассказал, что заведующий прошел по коридору. Сам Звонимир стоял в дверях, заведующий поклонился ему, но никакого Калегуропулоса нигде не было видно.
Звонимир легко забывал подобные вещи, мне же тайна Калегуропулоса не давала покоя.
Звонимир совершает самостоятельные экскурсии по гостинице, заходит в пустующие комнаты, оставляет записки с приветствиями и уже три дня спустя знаком со всеми.
Он знаком с Фаддеем Монтагом, карикатуристом, который пишет вывески и много работы не имеет, потому что портит заказанное.
Он знаком с бухгалтером Кацом, с актером Наварским, знаком с голыми девушками, с двумя сестрами Монгол: Еленою и Ириною Монгол, девами уже в летах. Звонимир приветствует всех громко и сердечно.
Он знает и Стасю и докладывает мне:
— Каналья влюблена в тебя!
Я смущен; правда, это было сказано не зло, но сильное выражение сердит меня.
Я заявляю:
— Стася — хорошая девушка.
Звонимир не верит в хороших девушек и грозится, что он как-нибудь переспит со Стасей, чтобы доказать мне, какая она плохая.
Звонимир побывал и в подвальном помещении гостиницы, там, где находится кухня. Он знаком с поваром-швейцарцем, называющимся просто Мейером, но умеющим готовить вкусные мучные блюда. Звонимир получает даровые пробные порции.
Звонимир бьет Игнатия. Это дружеские оплеухи, и Игнатий ничего против них поделать не может. Я наблюдаю, как передергивает Игнатия при приближении к нему Звонимира. Это движение, впрочем, чисто рефлекторное, отнюдь не выражение страха.
Звонимир самый высокий и сильный человек в отеле «Савой». Он без труда может приподнять Игнатия под мышки. Он кажется страшным и дерзким, охотно шумит, и вблизи него все держатся тихо и боязливо.
Звонимир симпатичен старому военному врачу. Доктор с удовольствием ставит ему пару рюмок водки после обеда.
— Таких докторов, как вы, я знаю с военной службы, — говорит Звонимир. — Вы умеете превращать живых в покойников, и за это вам платят высокое жалованье. Вы умеете срезать людей прямо с земли, вы — великий хирург. Я бы не доверил вам и триппера.
Доктор смеется. Он не обижается.
— Я готов повесить вас! — как-то говорит Звонимир дружески и хлопает доктора по плечу.
Никогда никто еще не хлопал доктора по плечу.
— Чудная гостиница! — говорит Звонимир, не чувствуя всей таинственности этого дома, в котором чужие друг другу люди, разделенные только тонкими папочными стенами и потолками, живут, едят и голодают рядом. Он находит вполне естественным, что девушки закладывают свои чемоданы до тех пор, пока не попадают голыми в цепкие лапы госпожи Иетти Купфер.
Он человек здоровый. Я завидую ему. У нас в Леопольдштадте таких здоровых малых не было. Его радуют гнусности. Он не питает уважения к женщинам. Книг он не знает. Газет не читает. Он не знает, что происходит на свете. Но он мой верный друг. Он делится со мною своими деньгами, и он отдал бы свою жизнь за меня.
И я бы поступил точно так же.
У него превосходная память, и он помнит не только фамилии лиц, но и номера их комнат. И когда номерной лакей говорит: «Номер 403 был у номера 41», то Звонимир знает, что актер Новакорский ночевал у госпожи Гольденберг. Вообще он знает многое о мадам Гольденберг. Это та самая дама, которую я встретил в первый день своего пребывания в отеле.
— Хватит ли у тебя денег? — спрашиваю я.
Но Звонимир не платит. Он уже попал в цепкие лапы отеля «Савой».
Я вспоминаю одно выражение покойного Санчина.
Он мне сказал — это было за день до его смерти, — что все здесь живущие обречены на съедение отелем «Савой». Никто не мог спастись от этого отеля.
Я предупреждал Звонимира, но он мне не верил. Он был безбожно здоров и не знал никакой силы, кроме своей собственной.
— Отель «Савой» обречен сдаться мне, братец, — сказал он.
Прошел уже пятый день с его прибытия. На шестой он решился приступить к работе.
— Так жить не годится, — сказал он.
— Тут работы нет, поедем дальше! — просил я.
Но Звонимиру хотелось именно здесь достать работу нам обоим.
И он действительно нашел работу.
На железной дороге, на товарной станции, лежали тяжелые тюки с хмелем. Их приходилось перегружать, рабочих рук не хватало. Там было несколько пьяных лентяев, и заведующий отлично понимал, что эти служащие проработают тут несколько месяцев. Из бастовавших рабочих Нейнера явилось чуть меньше десяти человек; кроме них поступило два еврея, беженцы с Украины, затем присоединились Звонимир и я. Нас кормили на вокзальной кухне, и нам приходилось быть на месте уже в семь часов утра. Игнатий удивился, увидев меня уходящим в своей старой военной куртке, с котелком и вечером возвращающимся грязным от копоти и работы.
Звонимир принял на себя командование нами, рабочими.
Мы работаем прилежно. Нам дали острые крюки. Мы ими хватаем тюки с хмелем и нагружаем на небольшие тележки. Когда мы уцепимся крюками, Звонимир командует: «Раз!», мы тянем — «раз!» — делаем передышку, — «раз!», и вот толстые, серые тюки внизу. Они выглядят как большие киты, мы как гарпунщики. Вокруг нас проносятся со свистом паровозы, вспыхивают зеленые и красные сигнальные огни; нам до всего этого нет дела — мы работаем. «Раз! раз!» — звучит голос Звонимира. Люди потеют, обоим украинским евреям работа становится невмоготу: это слабосильные, тощие торговцы.
Я чувствую, как болят мои мускулы, и ноги мои дрожат. Кидая с размаху свой крюк, я ощущаю в
