радость.
Она засовывает в кучу совок и поднимает комок компоста. Он состоит из смеси множества разнородных фрагментов и напоминает лазанью, приготовленную ребенком без наблюдения взрослого. Она показывает перья утки, умершей несколько недель назад, раковины мидий, которых ее муж Питер разводит на другой стороне острова, капусту из недоеденного на прошлой неделе салата. Она объясняет разницу между гниением и компостированием, а также рассказывает, что у человека и у компоста одинаковые требования: кислород, вода, температура около 37 °С. Она делает особый акцент на то, что все мы — Природа, все сделаны из одних и тех же основных элементов и имеем одни и те же основные нужды. Мы на самом базовом уровне ничем не отличаемся от уток и мидий, а также от капусты из салата, приготовленного на прошлой неделе. Поэтому мы должны уважать Природу и, когда умрем, вернуться обратно в землю.
Как будто почувствовав, что она и я, возможно, довольно сильно расходимся во взглядах, она спрашивает, делаю ли я компост. Я отвечаю, что у меня нет сада. «А, понятно». Она обдумывает этот факт. У меня возникает ощущение, что для Вииг-Масак это не объяснение, а скорее признание в совершенном преступлении. Я чувствую себя капустным листом из салата, приготовленного на прошлой неделе.
Она возвращается к компосту. «Компост не должен быть уродливым, — говорит она. — Он должен быть прекрасным, романтичным». Что-то подобное она чувствует и в отношении мертвых тел. «Смерть — это возможность новой жизни. Тело превращается во что-то иное. Я бы хотела, чтобы это иное было как можно более позитивным». Она рассказывает, что люди критикуют ее за то, что она приравнивает мертвых к садовым отходам. Она видит проблему с другой стороны. «Я бы сказала так: давайте поднимем садовые отходы до высоты мертвых тел». Она имеет в виду, что ничто органическое не следует воспринимать в качестве мусора. Все следует пустить в переработку.
Я жду, когда Вииг-Масак положит на место совок, но она подходит ближе. «Понюхайте это», — предлагает она. Я бы не осмелилась сказать, что ее компост издает романтический запах, но гнилью он не пахнет. По сравнению со всем тем, что я нюхала в последние дни, этот запах сильнее всего напоминает запах цветочного горшка.
Сюзанна Вииг-Масак не является пионеркой в деле компостирования мертвых. Эта честь принадлежит американцу по имени Тим Эванс. Я услышала о нем, когда была в Университете Теннесси, в группе, занимающейся исследованием разложения человеческих тел. Будучи студентом-выпускником, Эванс изучал компостирование людей как возможную альтернативу захоронения в странах третьего мира, где у большинства людей не хватает денег на гроб или на кремацию. Эванс сообщил мне, что на Гаити или в сельских районах Китая невостребованные тела и тела бедняков часто сбрасывают в общие ямы. В Китае эти тела потом сжигают, используя уголь с высоким содержанием серы.
В 1998 г. Эванс раздобыл тело одного бродяги, переданное семьей для медицинских целей в университет. «Он не узнал, что кончит жизнь как „компостный парень“», — вспоминал Эванс, когда я ему позвонила. Возможно, это к лучшему. Чтобы обеспечить необходимый для расщепления тканей состав бактерий, Эванс закомпостировал тело вместе с навозом и древесными стружками из конюшни. И тут, конечно, возникает вопрос о попрании человеческого достоинства. Вииг-Масак не планирует использовать навоз; она намерена добавлять в каждую коробку с останками «небольшую дозу» лиофилизованных бактерий.
Поскольку человек был закопан целиком, Эвансу приходилось три или четыре раза брать лопату и перекапывать кучу, чтобы обеспечить доступ воздуха. Вот почему Вииг-Масак планирует разбивать тела ультразвуком или механическим способом. Маленькие кусочки легче насыщаются кислородом и поэтому быстрее превращаются в компост, и могут сразу использоваться для посадки растений. Тут, кроме того, делается попытка сохранить достоинство человека и решить задачу наиболее эстетичным образом. «Тело, превращаемое в компост, должно быть неузнаваемым, — сообщает Вииг-Масак. — Оно должно быть раздроблено на мелкие фрагменты. Можете себе представить, что кто-то за семейным обедом говорит: „Иди, Свен, твоя очередь переворошить маму“?»
Конечно, Эванс осуществил процесс не особенно деликатно. «Там было трудно находиться, — признался он. — Я думал о том, что я здесь делаю. Я просто надевал шоры и шел к яме».
«Компостному парню» понадобилось полтора месяца, чтобы полностью превратиться в почву. Эванс был доволен результатом, который он описывал, как «по-настоящему темный, богатый материал с высокой гигроскопичностью». Он предложил прислать мне образец, но не знал, разрешено это или нет. (Для перевозки незабальзамированных трупов по Америке требуется специальное разрешение, но ничего не сказано о закомпостированных трупах; мы решили, что лучше не посылать.) Эванс обрадовался, когда к моменту окончания процесса на поверхности компостной кучи появились здоровые побеги сорняков. Его беспокоило присутствие в теле некоторых жирных кислот, которые, если их не расщепить до конца, могут оказаться токсичными для корней.
В конечном итоге, правительство Гаити вежливо отклонило предложение Эванса. Правительство Китая заинтересовалось возможностью превращения человеческих тел в компост как альтернативой сжиганию тел в открытой яме (в этом проявилось либо желание выказать заботу о состоянии окружающей среды, либо желание сэкономить деньги, поскольку навоз дешевле угля). Эванс со своим научным руководителем Арпадом Вассом подготовил бумагу о практических преимуществах превращения тел в компост («материал легко использовать для сельскохозяйственных работ в качестве удобрения»), но на этом переписка закончилась. Эванс планирует начать работу с ветеринарами на юге Калифорнии, чтобы предложить компостирование в качестве альтернативного метода захоронения домашних животных. Подобно Вииг-Масак, он считает возможным посадить на компосте деревья или кусты, которые будут вбирать в себя молекулы умерших существ и станут живыми памятниками. «Таким образом, — говорит он мне, — наука подходит к решению вопроса о реинкарнации».
Я спрашиваю Эванса, планирует ли он заняться похоронным бизнесом. Он отвечает, что в моем вопросе, на самом деле, содержатся два вопроса. Если бы я спросила, хочет ли он сделать компостирование тел доступным для всех людей, он бы ответил утвердительно. Но он не уверен, что хочет, чтобы эта технология внедрялась через похоронные бюро. «Одна из причин, которая заставила меня заняться этим делом, заключается в неприятии современной похоронной индустрии, — говорит он. — Человек не должен платить безумные деньги, чтобы умереть». В конце концов, он считает возможным распространять новую технологию, создав собственную компанию.
Тогда я спрашиваю, как бы он взялся за это дело. Он считает, что нужно заинтересовать кого-то из знаменитостей. Он надеется, что кто-то вроде Пола Ньюмана [65] или Уоррена Битти сделает для дела компостирования тел то, что Тимоти Лири сделал для космических похорон. Поскольку в то время Эванс жил в Лоуренсе, штат Канзас, он попытался связаться с умирающим Уильямом Берроузом, также жителем Канзаса, поскольку считал его достаточно эксцентричным, чтобы эта идея могла его заинтересовать. Однако ответа не получил. В конечном итоге он попытался все же связаться с Полом Ньюманом. «Его дочь содержит конюшню и помогает в реабилитации детям-инвалидам. Я подумал, что мы могли бы использовать лошадиный навоз, — сказал Эванс. — Возможно, они решили, что я какой-то чудак». Эванс не чудак. Он просто умудряется свободно рассуждать на ту тему, которой большинство людей предпочитают не касаться вовсе.
Научный руководитель Эванса, Арпад Васс, так подвел итоги: «Компостирование — замечательная возможность.
Я только думаю, что менталитет населения этой страны еще не готов ее воспринять».
Менталитет шведов, пожалуй, более подходящий. Идея о продолжении жизни в виде ивового дерева или куста рододендрона вполне может быть воспринята нацией садовников и велосипедистов. Я не знаю, какой процент шведов имеет собственные сады, но растения, кажется, играют в их жизни очень важную роль. На входе в шведские офисы вы найдете целые леса крошечных горшечных деревьев. В одном придорожном ресторане в Ионкопинге я видела фикус, растущий внутри вращающейся двери. Шведы народ практичный, они ценят простоту и питают отвращение к финтифлюшкам. На табличке на входе в резиденцию короля Швеции просто выбита его печать; издали эта табличка выглядит как листок кремовой бумаги. В гостиничных номерах есть все необходимое, но ничего лишнего [66]. Здесь имеется один блокнот для записей, а не три, а конец туалетной бумаги не загнут привычным треугольником. Так что заморозка и высушивание тела, упаковка в гигиеничный пакетик
