Мы можем потерять контроль над собой даже в том случае, если понимаем, что происходит, и меньше всего думаем в такие моменты о том, что виноват во всём наш собственный разум, который заставляет нас видеть вещи в определённом свете. Мы сами расшибаем себе ногу, но воображаем, что на неё кто-то наступил, и это ошибочное ощущение в нас укореняется, запуская, в свою очередь, весьма неприятную цепочку последствий.
Мастер говорит:
Поддаваясь приятному,
Мы начинаем любить.
Поддаваясь неприятному —
Ненавидеть.
— Таким образом, если вы убеждены, что в ваших болезненных ощущениях виноват кто-то другой, например, караульный, манера речи которого неприятна сама по себе, без вашего участия, то у вас немедленно возникает неприязнь по отношению к этому человеку. И наоборот-, как только в вашем разуме укореняется мысль, что тот или иной человек сам по себе хорош, независимо от вас, у вас появляется сильное расположение к нему…
— А разве плохо кого-нибудь любить? — перебил меня комендант.
— Я этого не говорила, — возразила я. — И Мастер тоже. Каждый из нас любит, более того, должен любить. Мы восхищаемся красотой: любуемся закатом, цветами, улыбкой ребёнка…
По лицу коменданта пробежала тень.
— Нам всем понравится, — продолжала я, — если ваш пристав излечится от пьянства, а караульный — от апатии, и кто нас за это посмеет осудить?
И что плохого в том, что нам ненавистна ваша боль в спине, или, если уж на то пошло, вся боль, существующая в мире, и мы хотели бы навсегда уничтожить её? Наоборот, в этом и есть главная цель йоги, именно поэтому мы здесь — ваше сердце подсказывает вам, что это так. Нет, дело тут не в самих чувствах любви и ненависти, речь идёт об особой любви и особой нелюбви — когда мы любим или не любим что-то неправильно. Мы неправильно ощущаем удовольствие и боль, думаем, что они существуют сами по себе, и когда эти мысли укореняются, забываем, что только лишь наш разум заставляет рассматривать что-то как приятное или неприятное.
Последовала долгая пауза.
— И всё-таки я не вижу разницы, — непонимающе нахмурился мой ученик. — Неважно, сами по себе существуют удовольствие и боль или их создаёт наш разум — всё равно мы всегда будем любить удовольствие и не любить боль.
— Нет, не всё равно, — хмыкнула я, ощутив, как во мне просыпается Катрин, овладевая моим языком, моим разумом, всем моим существом. — Если вы сами расшибли себе ногу, вы станете бить себя за это кулаком в лицо?
Комендант слушал меня как заворожённый, только сейчас осознавая смысл моих слов.
Сила порождает ответную силу. Когда одно дерево вырастает выше, чем другие, с неба падает молния и поражает его. Мой ученик вплотную подошёл к пониманию глубинного смысла йоги — и тут внезапно всё пошло вкривь и вкось.
Поздно вечером пристав ушёл и долго не возвращался. Когда он снова появился, я услышала его шаги уже сквозь сон. Он не пошёл, как обычно, спать в боковую комнату, а сел на скамейку у стены. Луна уже взошла, и её бледный свет падал в окно на мою подстилку. Фигура пристава оставалась в темноте, но я слышала, как он отпивал из кувшина, ставил на скамейку, снова отпивал… И ещё я чувствовала его пристальный взгляд, обращенный на меня. Потом раздался шорох — он поднялся на ноги. Меня пронизал страх. Пристав подошёл вплотную к решётке, я могла различить его искажённое лицо, красные огоньки в глазах, полосы теней от бамбуковых прутьев на его одежде. Он протянул руку к двери, отодвинул засов и вошёл. Панический страх заставил меня сжаться в комок.
— Теперь не убежишь, — злорадно прошипел он, шагнув вперёд.
Я забилась в тёмный угол, прижавшись к стене, как кошка. Пристав стоял в полосе лунного света, постукивая по полу дубинкой.
— Поди-ка сюда, — произнёс он угрожающим тоном. — Ты ведь уже знаешь, что это такое… — Дубинка резко ударила в пол.
Я отчаянно замотала головой. Мои длинные чёрные волосы мелькнули в лунном свете, и в тот же момент конец дубинки толкнул меня в живот, заставив вскрикнуть от боли.
— Ко мне! Живо! — заревел он.
Моё тело била крупная дрожь, я едва могла соображать, но твёрдо знала: пока дышу, не двинусь ни на шаг.
Ж-жих! — дубинка свистнула в воздухе и ударила меня поперёк лица. Я машинально облизала губы, почувствовав вкус крови. Из-за стены послышался яростный лай Вечного.
— Сюда! Живо! — в бешенстве орал пристав, размахивая дубинкой.
В тумане, уже начавшем окутывать моё сознание, промелькнула мысль, что надо прикрыть лицо и голову, как учил Бузуку. Я отвернулась и забилась ещё дальше в угол, стараясь увернуться от ударов. Тогда озверевший тюремщик схватил меня за волосы и потащил к себе, выдирая целые пряди, но я изо всех сил сопротивлялась, скорчившись и обхватив руками голову.
— Рави! Рави! — завопил Бузуку из соседней камеры. — Что вы делаете!
Ж-жих, ж-жих, — удары дубинки раз по спине следовали один за другим, сопровождаемые яростными проклятиями пристава. Вечный заходился лаем, жалобно подвывая, будто чувствовал мою боль. Бузукутряс прутья решётки, истошно вопя: «Нет! Нет!» Я же тихо погрузилась в глубины своей памяти, где надёжно покоилась «Краткая книга» Мастера, и принялась в такт ударам напевать про себя священные стихи. Где-то на второй главе мой мучитель, очевидно, выбившись из сил, уронил дубинку и поплёлся, шатаясь, в свою комнату.
Глава 21. Жизнь полна страданий
Комендант явился на рассвете. Караульный молча подвёл его к моей камере, дверь которой так и осталась открытой. По-прежнему скорчившись, я лежала на полу, там, где упала, рядом с брошенной дубинкой.
Приоткрыв глаза, я увидела ноги коменданта. Послышался голос Бузуку, однако теперь он почему-то звучал совсем иначе. Слова падали ровно и холодно, будто их произносил не обыкновенный преступник, а королевская особа:
— Комендант… если у вас осталась… хоть капля порядочности…
вы накажете вашего подчинённого. Прямо сейчас!
Комендант с шумом втянул в себя воздух. В поле моего зрения появилась его рука, сжавшая дубинку — так сильно, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Потом я услышала, как он в бешенстве выволакивает пристава из его комнаты и тащит ко мне, не обращая внимания на полусонные протесты. Грубо брошенный на пол, мой ночной мучитель оказался рядом со мной. Он задыхался и дрожал всем телом, лицо было искажено страхом.
— Встать! — прозвучала резкая команда.
Пристав лишь зажмурил глаза и помотал головой. Я всё ещё не могла пошевелиться и по-прежнему видела лишь ноги коменданта и конец ужасной дубинки, на которую он опирался.
— Встань и разденься! Это приказ! Живо! — снова выкрикнул комендант.
