возникало такое.
— Всё, хватит! — заорал он. — Надоело! Эти твои идеи…
— Они не мои… — робко вставила я.
— Неважно! Я их не принимаю! Они идут… идут против всего… Никто так не думает! Никто так не говорит! Всё это тысячу раз устарело и современному обществу не имеет отношения. Я понимаю, ты хочешь как лучше, но мир стал сложнее, он более развит, общество изменилось.
Нашему королевству уже шесть сотен лет — всё не так, как было раньше!
Я совсем растерялась, голова кружилась, но потом внутри меня зазвучал голос — голос Мастера. И я стала спокойно повторять за ним вслух:
Эти способы владения собой
Рассчитаны на людей
На любой стадии развития.
Они одинаковы для всех,
Независимо от цвета кожи
И общественного положения.
Они выше стран и границ,
Нового и старого,
Богов и религий.
— Мастер говорит, что главное — это то, помогаем мы другим или вредим им. Ничто в нашей жизни — ни йога, ни всё остальное — не будет работать, если в нашем разуме не заложены соответствующие семена.
Это он выделяет особо, это главная суть йоги, её сердце, основа всего его учения.
Лицо коменданта окаменело, рот сжался в тонкую черту.
— Мне нет дела до того, что говорит твой Мастер!
Я отшатнулась, словно получила удар кулаком. Сердце кольнуло, душу пронизал ледяной холод. Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы не караульный.
Глава 34. Взгляд на мир
Если очень стараешься посеять добрые семена в своей душе — стараешься долго и упорно, — то иногда случается маленькое чудо, и тебе удаётся заглянуть в будущее и увидеть жизнь такой, какая она станет потом. В тот момент, самый трудный момент моей жизни в тюрьме, я вдруг услышала какую-то возню во дворе и, почувствовав что-то особенное в воздухе, схватила коменданта за руку и потянула к окну.
Караульный сидел прямо на земле, словно мальчишка, белые форменные брюки были перепачканы в пыли. Вокруг него собралась стайка воробьев, которые наперебой расхватывали хлебные крошки, которые он им бросал. Лицо его светилось детской радостью. Мы долго стояли и наблюдали, по-прежнему взявшись за руки, и напряжение, владевшее нами, постепенно уходило. Солнце светило нам в глаза, и я увидела, как угрюмые складки на лице коменданта разглаживаются. Воробьи яростно чирикали, отбивая друг у друга хлеб. Потом появились какие-то новые птицы с красноватым оперением, похожие на зябликов. Они мигом прекратили воробьиную потасовку, разогнав драчунов во все стороны, и принялись деловито клевать. Вскоре их сменили сойки, а затем — пара огромных ворон, которые и подобрали остатки хлеба. Радостно рассмеявшись, караульный поднялся на ноги и небрежно отряхнул брюки, даже не заметив большого бурого пятна на самом видном месте.
Потом не спеша отправился на свой обычный пост у крыльца. Комендант повернулся ко мне и тихо сказал: — Извини, я не должен был так себя вести. Ты знаешь, как я уважаю Мастера и его учение. Просто… иногда так трудно бывает, особенно, когда он говорит что-нибудь такое… ну в общем… что слишком отличается от того, к чему я привык. Так сразу оно в голову не вмещается, нужно время. Я кивнула.
— Когда я училась, со мной было то же самое, а я была ещё упрямее, чем вы, хоть и маленькая.
Вороны с громким карканьем взмыли в воздух. В пыли осталось немного крошек. Воробьи снова начали свою возню.
— Интересно… — задумчиво проговорила я, облокотившись на подоконник.
— Что?
— Посмотрите, как устроена птичья жизнь. Каждый во что бы то ни стало хочет урвать свою крошку хлеба. А получается иначе: тот, кто больше и сильнее, забирает всё себе. Потом у него всё забирает тот, кто ещё больше, и так далее. Когда-то так же точно вели себя и люди, большинство людей. Но потом случилась удивительная вещь — очень давно, наверное, ещё в пещерные времена. Кто-то добыл пищу — горсть ягод или какую-нибудь дичь — и устроился поесть. Увидел другого человека, они посмотрели друг на друга и стали прикидывать, кто из них больше и сильнее. И вдруг в душе у первого что-то шевельнулось, что-то странное. Он взял и отдал свою добычу или часть её другому — просто так, без всякой драки, потому что почувствовал, как этот другой голоден и пожалел его. А на следующий день он пошёл, скажем, на охоту и с удивлением обнаружил, что охотиться стало гораздо легче. И тогда у него возникла совершенно особенная мысль, невероятная мысль, на него снизошло нечто святое. Он подумал: «А не потому ли мне стало легче, что вчера я поделился пищей?»
Я счастливо вздохнула, чувствуя, что коменданту рядом со мной тоже спокойно и хорошо.
— Понимаете, — продолжала я, посмотрев ему в глаза, — тот человек не имел ни малейшего понятия о семенах, перьях для письма и всём прочем.
Это было просто озарение. Он сделал величайшее открытие за всю историю человечества — открыл доброту. Это уже не простой инстинкт, который заставляет, к примеру, кормить детёнышей, а совершенно новая ступень развития. Человек начал исповедовать доброту как принцип, у него изменился взгляд на мир. Он понял, что своей добротой по отношению к другим может влиять на вещи и события. А потом он поднялся ещё выше: понял, что и каждый так же точно сможет помочь самому себе, если научится. И он начал делиться не только пищей, но и своими знаниями, своей добротой. Вот тогда-то, я думаю, и родилась йога, как бы она ни называлась на том или ином языке, в той или иной культуре. Об этом я и хотела поговорить сегодня. Такие вещи, как доброта, выше всех различий между людьми. Однако, как всякое открытие, как всякая идея, они иногда забываются. Страны, цивилизации — они вроде людей. У них может очень долго всё быть хорошо, а потом они делают ошибку.
Мы вернулись за стол, и я снова взяла коменданта за руку.
— Я приведу только один пример. Это может быть тяжело, но я не нарочно — просто хочу, чтобы вы запомнили.
Комендант утвердительно прикрыл веки. Взгляд его был тёплым и влажным.
— Жил-был молодой человек, — начала я. — Он воспитывался в деревне, а потом приехал в город, чтобы сделать карьеру. Получил хорошее место в правительственной конторе, где вместе с ним работали другие молодые люди, выросшие в городе. Однажды они взяли его с собой на вечеринку и предложили выпить. Он с удивлением узнал, что употребление спиртного — это целый ритуал: официант приносит и торжественно раскупоривает бутылку, все шумно радуются, произносят тосты, а потом пьют. Пить обязательно должен каждый, и молодой человек тоже осушил свой бокал, хотя вкус ему совсем не понравился — похоже на какое-то испорченное варево. Но что поделаешь — все пьют, значит, надо. Постепенно он привык и к вкусу. Потом он узнал, что это просто прокисший сок или зерновой отвар, но люди из города считают его чем-то особенным, утончённым и даже спорят со знанием дела, какой напиток «выдержаннее», а какой «мягче», или в чём должен гнить ячмень — в бочке или медном кувшине. Он сам считает, что вкус у всего этого примерно одинаков: гниль — она и есть гниль, однако говорить вслух не
