Вступление
Февраль 1941 года. Долгий зимний вечер. Темно и холодно, темно и голодно. Льдом веет от мертвых радиаторов отопления. Наглухо закрыты ставни окон, плотно затянуты занавески. На улице темно, так темно, как бывает только на море, в бурю, в непроглядную осеннюю ночь. Лишь изредка слышны тяжелые шаги немецкого патруля. Их не спутать ни с какими другими шагами. Гитлеровец, даже если он один, всегда шагает в ногу с кем-то, как будто по команде.
Кафе и рестораны закрыты с десяти часов вечера. Из окна, если погасить свет в комнате и отодвинуть занавески, можно увидеть порой неясный силуэт прохожего; поблескивает синий свет «затемненного» электрического фонарика. Белеет краска на краях тротуаров и поворотах улиц, на черных стволах деревьев, на фонарных столбах. Так живет теперь вся Европа, Европа 1941 года.
Порой слышен грохот германского военного автомобиля — на фарах две щелочки, из которых брызжут струйки кажущегося невероятно ярким света. Пыхтя, тянутся по асфальту грузовики и бронетранспортеры. На них смутно вырисовываются черные фигуры людей в шлемах, с винтовками. Боязливо скользит велосипедист, бросая синий дрожащий свет фонарика на мокрый асфальт. Дома, как скалы в ущелье, стоят черные, безглазые, мрачные. Город молчит, молчит вся Франция. Она прячется в нетопленых квартирах, за ставнями, за занавесками, чтобы не видеть врага, не видеть своего трагического бессилия. Но люди не спят. Накинув на себя пальто или одеяло, обступив приглушенный радиоприемник, французы жадно слушают звуки родной речи, доносящейся из-за рубежа. Голос надежды нарушает молчание Франции.
Таков Париж, Париж зимою 1940–1941 гг.
Еще год назад он был полон людей, бурлил жизнью. Поток автомобилей захлестывал узкие улицы и широкие авеню, разбегаясь ручьями по окрестностям.
Кто мог бы тогда представить себе Париж без толпы и без автомобилей, без едкой и остроумной ругани шоферов?
Войну, начавшуюся осенью 1939 г., перестали принимать всерьез. Раз навсегда решили, что эта война — странная, чудная (непереводимое французское выражение — «drôle de guerre», означающее одновременно и «странная» и «забавная»). Порешив так, как будто успокоились. Неизвестно было, почему началась война и чем она может кончиться. С фронта не сообщали ни о действиях французов, ни о движении врага. Не было ничего из того, чем во Франции люди жили и волновались четверть века назад, в ту страшную войну, которую помнила Франция, потому что еще живы были те, кто тогда воевал.
Правительство как будто не знало, что делать — так казалось многим. Война была не с теми, с кем хотелось бы воевать тогдашним правителям Франции. Обрекая фронт на бездействие, они воевали с собственным народом. Правительство Даладье создало бесчисленные концлагеря и сажало в них своих же граждан, расправлялось с патриотами, с непокорной Францией Народного фронта.
Летом 1940 г., в один месяц, Франция рухнула. Если солдаты еще сражались, то внутренне страна принуждалась к капитуляции. От Лилля до Парижа, от Бреста до Дижона Франция стала германской провинцией. Она потеряла все, что имела, все, что приобрела за последнюю четверть века. Больше того, ее традиционному историческому престижу был нанесен удар, который тогда многим казался непоправимым.
Все это произошло неожиданно для французского народа, а главное, так бесславно, что сами французы отказывались понимать, как могла Франция дойти до национальной катастрофы.
Привыкший к победам, уверенный в своей силе и величии, французский народ еще никогда в истории не знал полного порабощения. Бывали поражения и неудачи, но Франция оставалась Францией, сохраняла независимость, сохраняла территорию не попранной иноземными врагами.
Как же произошло это падение Франции? Было бы наивно упрощать смысл событий, говорить только о военном поражении, в котором повинна кучка предателей. Кто позволил предателям безнаказанно творить свое черное дело? Как удалось врагам восторжествовать над духом, над волей народа?.. Понадобилось ведь немало времени, чтобы народ воспрянул и Франция вновь обрела самое себя.
О бесславном крушении Франции, о годах ее трагического рабства и начале возрождения я и хочу рассказать. Это не книга истории, это лишь одна ее страница, серия картин, запечатлевшихся в памяти одного из свидетелей и участников трагедии великого народа в страшные 1940–1943 гг.
Я — врач. Судьба забросила меня во Францию молоденьким студентом в 1908 г. Участник революции 1905 г. в России, я с первого курса университета попал в царскую тюрьму, был сослан в Сибирь и оттуда бежал за границу, — в Париж, где жил и учился вплоть до Октябрьской революции. После революции я снова попал во Францию уже как советский гражданин.
Прожив во Франции свыше четверти века, я ее узнал и полюбил, — полюбил ее народ, веселый, бодрый, отважный, свободолюбивый. Я люблю города Франции, ее людей, ее поэзию и науку.
И вот на моих глазах все это рушилось. Многие из тех, кого я знал близко, любил и уважал за ум, за храбрость, за человечность, превратились в странные существа, не знающие, что делать, бороться ли за свою родину, за свою свободу и как бороться. В эпоху Французской революции 1789 г. рабочие Лиона написали на своих знаменах: «Быть свободными или умереть». В 1938 г. писатель Жан Жионо, которого многие во Франции считали почему-то одним из «передовых» интеллигентов, писал: «Лучше быть рабом, чем воевать». В этой чудовищной формуле выражено кредо французских правящих классов, предавших свою страну и народ. За 20 лет, прошедших после первой мировой войны, буржуазия успела и сумела подавить поднимавшиеся силы народа, сбить его с толку, заразить широкие круги общества своей моралью. Плоды этой дезорганизации в особенности сказались в годы страшных испытаний.
Волна жестокости, предательства, трусости, измены, мелкого эгоизма захлестнула и поглотила многих.
Я пишу о них и о тех, кто стал жертвой предательства, обмана и растерянности. Среди них нашлись люди, сумевшие, когда настал час, пойти с народом, стряхнуть с себя опутавшие их оковы лжи, обмана, искупить кровью, пролитой во имя борьбы за Францию, свою вину перед родиной.
Порой у меня прорываются горькие слова о Франции. Но пусть в них не ищут осуждения французского народа. Во Франции я увидел трагедию страны, зараженной ядом фашизма. То, что произошло во Франции в те годы, можно было видеть и в других странах мира. Но я видел это во Франции и потому пишу о ней. Я пишу только о том, чему сам был свидетелем, от чего страдал, как и французы. Пишу я эту книгу с ненавистью к фашизму и с глубоким уважением и любовью к французскому народу.
В войну 1914–1918 гг. мне пришлось служить врачом-офицером во французской армии. Передо мною весь путь, который прошла Франция со времени этой войны. Победа 1918 г. была куплена ценою жизни 1 200 000 французов. Но эти жертвы были скоро забыты. Еще не замолк грохот пушек на полях Фландрии, а Париж и вся Франция покрылись сетью «дансингов», в которых под новые тогда ритмы американских джазов плясало новое, не побывавшее на войне поколение и те, кто уцелел в боях. Внешне Франция процветала. Многочисленные, богатые сырьем колонии наводняли ее своими товарами. Франция, как и Англия и маленькая Голландия, жила дешевым трудом своих колоний. Сравнительно высокий жизненный уровень был достигнут за счет нищенского существования подчиненных Франции колониальных народов. Жизнь была здесь значительно дешевле, чем в Англии, Германии или Голландии. До первой мировой войны Франция вывозила в основном предметы роскоши. Она снабжала Европу и Америку шелковыми тканями, парфюмерией, ювелирными изделиями, тонкими винами, шампанским, фруктами. Война преобразила экономику страны. Особенно бурно развивалась тяжелая промышленность. Этому способствовало наличие естественных богатств во Франции. Железной руды здесь больше, чем в других странах Западной Европы.
После войны 1914–1918 гг. волна эгоизма и самодовольства захлестнула Францию, особенно буржуазию, мелкую и крупную, разбогатевшее крестьянство, даже некоторую наиболее обеспеченную часть рабочих. Два миллиона частных автомобилей катились по асфальтированным дорогам страны. Миллионы туристов стекались сюда каждый год, вливая золото в дефицитный внешний бюджет. Газеты твердили французам о трогательной привязанности к Франции со стороны алжирских и тунисских арабов, о любви к ней аннамитов и мальгашей, сенегальских негров и сирийцев.
Бесстыдная печать, быть может, самая лживая и самая продажная в Европе, спекулируя на репутации
