— А я?.. — спросил Леонид, но Викулов ничего не ответил.
— Пойдём, — сказал он. — Пойдём, познакомлю тебя с автором. Только не смотри на него такими глазами, ладно?
Что-то звонко щёлкнуло рядом, и Леонид вздрогнул. Поспешно подойдя к двери, он отвёл в сторону полуоторванную обивку и сквозь дверное стекло заглянул в прихожую. Да нет, конечно, Люся приходит позже. Показалось… И он опять стал вытаскивать из двери шурупы — уже не так аккуратно, потому что надо было успеть до прихода Люси, — а перед глазами у него всё стоял автор этих удивительных рисунков, в которых не было ничего особенного, но от которых хотелось плакать и улыбаться сквозь слёзы. Было автору не больше двенадцати лет, и смотрел он на Леонида Васильевича снизу вверх — во всех смыслах. Потому что он, автор, уже много слышал о Леониде Васильевиче (от Викулова, надо полагать) и знает, что Леонид Васильевич посвятил себя достижению трудной цели: летать всегда, независимо от настроения и без оглядки на мнение окружающих, — и уже кое-чего достиг упорными тренировками. Конечно, автор охотно подарит Леониду Васильевичу свой рисунок — любой, на выбор, только рамку, наверное, придётся оставить, — да, Алексей Парфёнович? — но Алексей Парфёнович разрешил подарить и рамку… А Леонид Васильевич стоял перед восхищённым автором дурак дураком, старательно изображая из себя целеустремленного и уже кое-чего достигшего, — и впервые за много лет ему это не удавалось…
Опять что-то звонко щёлкнуло у него над ухом, и Леонид оглянулся. Ну, конечно, никакой это не замок, а просто форточка. Наружная форточка, которая была плохо закрыта (Люся до неё не дотягивается), а ветер навалился на неё и открыл. Теперь он время от времени толкает её крылом, и она стучит по стеклу защёлкой. Вот — опять…
— Пошёл вон, — сказал Леонид ветру, и тот заулюлюкал, завыл, заплакал, толкаясь в окно, то отлетая, то опять со всего маху наваливаясь на стёкла.
— Ладно, — сжалился Леонид. — Ладно, последний раз. Потерпи. Два шурупа осталось, сейчас я их вытащу… Потерпи.
Но ветер не верил ему и не хотел терпеть. Он метался и жалобно выл за окном, и звал Леонида к себе, и тогда Леонид подошёл к окну и распахнул обе форточки.
— Потешься, — сказал он ветру. — Напоследок…
Он выдернул последний шуруп, и обивка упала к его ногам. Эти безобразные дыры по периметру двери надо будет, конечно, зашпаклевать и закрасить. Но следы всё равно останутся, и поэтому лучше всего заменить дверь.
Пусть ничто больше не напоминает.
Леонид свернул войлок. Рулон получился довольно объёмистый, и какое-то время Леонид сидел на табуретке, держа рулон на коленях и размышляя, куда бы его засунуть. В кладовке и без того тесно, да и не стоит в кладовку. Чтобы каждый раз натыкаться на него взглядом…
Ветер осторожно порхал по кухне, ощупывал ставшую незнакомой дверь, то и дело задевал Леонида крылом — не то прощался, не то, не теряя надежды, звал его за собой. К себе…
«На балкон! — решил Леонид. — Самое место», — и, взяв войлок под мышку, потащил его на балкон.
«Форточку не захлопнул, — подумал он, открывая узкую балконную дверь и проталкиваясь в неё с рулоном. — Выстужу квартиру…»
Солнце садилось — огромное, красное; насквозь прожигало безобразные клубы дыма от факела, отсвечивало в мокрых крышах внизу, на той стороне проспекта. А дождя уже не было, и тучи почти разошлись, ночь будет морозной. Так что всё равно этой ночью не пришлось бы летать.
Он запихнул войлок в самый дальний угол балкона, под доски и ящики, завалил и заставил его досками и ящиками, чтобы не так просто было достать его снова, — и пока он этим занимался, солнце уже совсем село, и стал виден факел на горизонте, а проспекта не стало видно, только фонари вдоль него, через два «третий… Надо было уходить с балкона, закрыть дверь и захлопнуть форточку на кухне, но Леонид всё стоял, держась за перила (быть может, за то самое место, о которое он стукнулся сегодня лодыжками, — а может, это было этажом ниже), смотрел на багровое зарево на горизонте и привычно напрягал плечи от холода. «Почему ты летаешь, ветер? — думал он, вздрагивая от его резких настойчивых прикосновений. — Чья любовь твои крылья? Чьё сердце возносит тебя над землёй и швыряет по небу? Порхач ты несчастный…»
Он не услышал, как Люся вернулась, как, бросив на пол в прихожей свои тяжеленные сумки с тетрадями, погнала Лёньку в его комнату, прочь от сквозняка, а потом побежала на кухню и захлопнула форточку. И как она вышла к нему на балкон, он тоже не слышал, но почувствовал, как она обняла его за плечи, и понял, что это Люся. Он оторвал взгляд от зловещих сполохов на горизонте и посмотрел на неё. Золотистый локон выбился у неё из-под вязаной шапочки, любящие глаза с тревогой вглядывались в его лицо. «Один, Лёньчик. Один-единственный…» — вспомнилось ему. Она знала. Она давно знала, почему он летает, и не хотела говорить ему. Даже сейчас.
— Всё в порядке, Люсенька, — сказал он. — Ты извини, что я не забежал в школу — провозился с этой обивкой… Я больше не буду, — добавил он.
— Что не будешь? — спросила Люся. — Летать?
— Не-ет, — сказал Леонид. — Летать я буду. И ты будешь. И Лёнька. И все. И всегда.
Люся жалобно улыбнулась и отвела взгляд.
— Не веришь, — сказал Леонид. — А зря. Ведь это так просто! — И чтобы показать ей, как это просто, обнял её и прижал к себе, ещё сам не веря в то, что сейчас произойдет.
Но это произошло — даже тяжёлое Люсино пальто не оказалось помехой, они легко перемахнули через перила балкона и сразу оставили его далеко внизу, и притихший от удивления ветер еле слышно порхал рядом и не чинил своих безобразий, а потом Люся закричала:
— Лёнька! Сейчас же домой! Простынешь! — оттолкнула Леонида и помчалась за Лёнькой, на лету срывая с себя пальто…
«Только счастливые могут летать, — думал Леонид, закрывая балконную дверь. — Всё правильно. Это действительно счастье — когда тебя любят. Когда тебя ТАК любят. И это просто свинство с моей стороны, что Люся не летает…»
Был девятый час вечера — не так уж и поздно, и ещё можно успеть забежать в школу и забрать Лёньку.
«Она обязательно будет летать, — думал Леонид, поспешно одеваясь, а потом вспомнил про форточку, поспешно прошел на кухню и захлопнул её. — И Лёнька будет летать, — упрямо думал он, запирая квартиру. — И все. И всегда».
«Правда, это будет ещё очень не скоро, — сказал он себе, пробегая мимо квартиры Прохоровых. — Не так это просто — делать людей счастливыми, зато так много придумано простых заменителей — ядовитых, разъедающих душу эрзац-счастий, и так велика дистанция между порхачом и Человеком Летающим…»
