— Не нравится? — улыбнулся певец, с удовольствием следя за движениями узловатых, божественно ловких пальцев.
— А кому такое понравится?
— Всем, — уверенно сказал Демодок. — Всем, кроме тебя. Потому тебя и недолюбливают на Олимпе, что тебе это не нравится. — Гефест угрюмо молчал. — Шёл бы ты в люди, а? — неожиданно для себя предложил Демодок. — Научился бы воображать, придумывать. Творить…
— И помер бы через двадцать лет? — хмыкнул Гефест. — Ищи дураков!
— Ну что ж, тогда не обессудь, — вздохнул Демодок. — Тогда плети свою сеть и помалкивай. Да плети побыстрее — я скоро вернусь.
Алкиноевы гости, естественно, не слышали этого разговора: на сей раз Демодок не позволил себе увлечься. Они восхищались искусной работой Гефеста да, быть может, сумели заметить, что бог раздражён и чуть более обыкновенного угрюм. Но объяснят они его угрюмость по-своему — и очень скоро. Возможно, даже не придётся останавливать время: Арей нетерпелив, а стрелы Эрота, как выяснилось, действуют безотказно…
Воздух в оливковой роще был тих и прозрачен. После давящих сводов Гефестовой кузницы, после тускло-багровых отблесков на её закопчённых стенах здесь дышалось легко и глазам было больно от света. Бренчанье кифары и гомон пирующих почти не доносились сюда с вершины Олимпа; Демодокова лира легко и сразу вписалась в шелест листвы, в птичий пересвист, в еле слышный грудной смех Афродиты. Солнечные лучи, дробясь и расщепляясь в кронах, плясали по медным доспехам Арея, как попало разбросанным на траве. Разорванная туника богини бессильно белела, придавленная изукрашенным шлемом.
Сам Арей возлежал под сенью оливы в самодовольной позе утомлённого воина, только что взявшего Трою: ещё дымится всесокрушающее копье, ещё тяжко вздымается грудь после ратных подвигов, струйки пота ещё не просохли на лбу и глаза не потеряли недавнего блеска — лишь утомленные члены привычно расслабились, отдаваясь неге отдохновения. Кровоподтёки и ссадины на мужественном лице бога правдоподобно дополняли картину. Особенно хорош был заплывший левый глаз победителя. Четыре кривых параллельных царапины, через всю щеку протянувшихся от глаза до подбородка, делали синяк похожим на комету Галлея в негативном изображении.
Арей, блаженно откинув голову, бестрепетно подставлял лицо ветерку и ласковым рукам Афродиты. Чуть касаясь (уже не ногтями, а подушечками пальцев), богиня нежно вела вдоль царапин, трогала веки, скулы, подбородок, узкие губы любимого, растянутые в мужественной, хотя и не вполне правильной из-за повреждений улыбки. Сокрушённо смеялась, пытаясь большим пальцем оттянуть левый уголок Ареевых губ и сделать его улыбку чуть более симметричной. Вдруг закрывала свое лицо ладошками и звонко хохотала во весь голос, откидываясь на траву, и белые груди расплёскивались, вздрагивая от хохота, дразня мельканием алых бутонов.
— Ну чего ты, чего, — довольно басил Арей, скашивая глаза. — Ну подумаешь, царапина. Заживёт. И не такое заживало.
— Как ты меня тащил! — сквозь хохот выдавливала богиня и левой рукой бессильно хлопала его по тугому рельефу брюшных мышц. — Пёр! Пёр, как… — (Она бы сказала «как танк», но она не знала такого слова. Да и вообще боги начисто лишены воображения.) — Как я не знаю что!
— Штурм и натиск! — самодовольно откликался Арей.
— О да, ты был великолепен! — восклицала богиня. — По-своему великолепен, — лукаво уточнила она. — Очень по-своему…
— Это как? — насторожился Арей.
— Нет-нет, всё в порядке, милый… — Афродита поспешно склонилась над ним и закрыла Ареевы уста долгим поцелуем, а потом быстрыми пальцами пробежала вниз по его животу и приглушенно вскрикнула, словно только сейчас обнаружив там рваный шрам. — Что это? — спросила она, ощупывая ужасный след зарубцевавшейся раны.
— Так… — неохотно отозвался Арей. — Копьё Диомеда. Лет десять назад, ещё под Троей… Славная была драчка, только подзатянулась, вот и пришлось вмешаться, а то бы они ещё десять лет маневрировали. Ты видела меня в бою? Ну, так это ещё был не бой, а начало боя. Вращая мечом, я врезаюсь в ряды ахейцев. Трупы валятся в стороны — я их не замечаю. Ищу достойного противника. Естественно, не нахожу: все меня узнают и норовят уклониться от честной схватки.
— От честной схватки с бессмертным, — уточнила богиня.
— Ну да! — возмущённо воскликнул Арей, не замечая иронии. — И вот, только-только я разогрел кисть, как вдруг этот сумасшедший…
— Диомед?
— Диомед, Диомед. Ты меня не сбивай, а то я собьюсь… Этот сумасшедший поднимает копьё и отводит руку назад, явно целя в меня. В бога! Я снисходительно усмехаюсь, демонстративно откидываю щит за плечо и жду броска, зная, что после этого ему всё равно придется обнажить меч и показать своё искусство в настоящем бою.
— Значит, это было копьё Диомеда, — сказала богиня. — Но ведь он смертный. Как же он смог?
— Да ничего бы он не смог, если бы не Афинка! — недовольно фыркнул Арей. — Она ему и копьё направила, и силы удесятерила. Лезет, куда не просят, стратегша…
— А этот Диомед, — перебила богиня, — он, наверное, очень похож на тебя? — и улыбнулась какой- то своей мысли, поглаживая рубец на бессмертном теле вояки.
— Он был неплохим бойцом, — вынуждено согласился Арей. — Я много раз потом видел его в деле и даже кое-что перенял. В своей последнем бою, например, он потерял щит и рубился двумя мечами сразу — подобрал второй тут же, их всегда много валяется возле тел убитых. За этим приёмом будущее, попомни мои слова! Во-первых, щит однофункционален: он только защищает, да и то не всегда. Во-вторых, щит излишне утяжеляет воина. А самое главное, второй меч вместо щита резко увеличивает маневренность и результативность. Наконец, этот приём способствует гармоничному развитию мышц: это просто красиво, когда воин одинаково свободно владеет и правой, и левой рукой… К сожалению, у Диомеда почти не оставалось времени для отработки новых навыков боя — никто даже не успел оценить то, что он изобрел.
— Навыки боя, — промурлыкала Афродита, скрывая улыбку.
— Придется ждать, когда появится ещё один открыватель, — невесело резюмировал Арей. — Но ничего, за ним дело не станет. Смертных рождается с каждым годом всё больше, а драться они никогда не прекратят. Когда-нибудь кто-нибудь снова откроет этот приём. И уж я-то своего не упущу, изучу приёмчик во всех подробностях!..
Ареевы узкоспециальные разглагольствования уже порядком надоели богине, да и певцу тоже. Поэтому Демодок дал волю рукам и губам Афродиты, одновременно лёгкими аккордами басовых струн раздвигая ветви оливы.
Светлоликий Гелиос (вездесущий сплетник, сын титана Гипериона — опального Зевесова дяди, низвергнутого племянником в Аид) был тут как тут и занимался привычным делом: подсматривал и подслушивал. Правда, он несколько опоздал и не успел увидеть ничего предосудительного: прекраснейшая из богинь вполне благопристойно (по олимпийским понятиям) принимала солнечные ванны, мирно беседуя с богом войны, который тоже принимал солнечные ванны. Но Гелиос был терпелив, как все сплетники.
Афродита, пытаясь всего лишь прервать поток милитаристского красноречия, по-видимому, переусердствовала: Арей потерял нить рассуждений, задышал (не менее шумно и в такт задышали гости) и сграбастал пенорожденную. Богиня придушенно пискнула в его могучих объятиях, и Арей, опомнившись, ослабил хватку.
— Нет-нет, ты ничуть не лучше своего Диомеда, — капризно проговорила богиня, высвобождаясь и ощупывая синяки на плечах. — Своего Диомеда с его ужасным копьём… В бою ты более разнообразен.
— Ага, значит, ты видела меня в бою? — самодовольно спросил Арей, усмиряя дыхание.
— Демодок меня упаси, как сказал бы мой муж. Я не люблю таких зрелищ, мне и твоих рассказов хватит. Кстати, о муже…
Гелиос навострил слух: всё-таки, он не зря ждал, сейчас он услышит нечто интерес… гм… нечто
