Она, смущаясь, рассказала о ведьме, которая отправила ее в Наб, о знакомстве кое с кем, кто толкнул с обрыва, такие подробности, как имена и причину перемещения из Анидат, не уточняла. Надеялась, Дон избавился от дотошности.
— Зачем ты перенеслась в Наб? И как зовут того, кто тебя сбросил?
Нет, не избавился.
— Понимаешь… — она запнулась, набрала в легкие побольше воздуха и второй раз за день сиганула вниз, но уже по своей воле. — Как тебе объяснить… в общем, я все еще девственница…
Чуп потерял интерес к разбитому окну, присвистнул от неожиданности, Дон мягко попросил продолжить.
— Ведьма сказала, что тот, кто мне нужен, в Наб, и я перенеслась через зеркало. А он…
— Кто он?
— Адэр.
— Вместо того чтобы ликовать и носить тебя на руках, выбросил как мусор.
— Типа того.
Чуп почистил картошину, дал Вилле. Она вцепилась в нее, как в спасительный круг, а глаза щипало от непролитых слез обиды.
— У тебя нет повода для расстройства, — помолчав, сказал Дон, и утешительно сжал ее ладонь. — Чупарислиодиусс покажет тебе твою комнату.
— Мою?
— Я уже подготовил, — похвалился Чуп.
— Пока Вилла будет отдыхать, — продолжил Дон, — доставишь приглашение троим из первого списка. Сегодня у нас праздничный ужин.
— Так скоро? — расстроился Чуп.
— В приглашении внеси пометку, чтобы не приходили голодными. Я не хочу смотреть на их жующие челюсти, я хочу познакомить их со своим другом.
— Интересно, кто это в городе меня не знает?!
— Не заводись.
— А какой смысл приходить на ужин сытыми? — в свою очередь удивилась Вилла.
Дон посмотрел в глаза, долго молчал, удерживая взгляд и честно, как всегда, признался:
— Смысл в том, Вилла, чтобы мои гости не съели тебя.
Глава № 7
Из окна открывался вид на пустынную улицу с двумя фонарями, шатким мостиком цвета соломы над большой грязной лужей, плюющейся смогом. Рядом толпились заброшенные трехэтажки, как та, в которую привел Дон: ржаво-коричневые, с выбитыми стеклами, облупившейся мелкой плиткой и распахнутыми лопастями вместо дверей.
Город с романтическим названием вызывал единственное желание — удрать из него, а вопли бестелесных вдохновляли удрать как можно скорее. Рядом с Доном не было страха, сомнений и беспокойства, возникало ощущение, будто Вилла только сюда и стремилась, но стоило остаться одной, мрачные мысли нахлынули тропическим ливнем. И молнией ударила одна из них: Дон мертв!
Дверь приоткрылась.
— Не спишь?
Не было замка или шпингалета, но Дон всегда появлялся без предупреждения, редко — через двери; чаще выбирал окно. В груди защемило, когда он, по-мальчишески улыбнувшись (как раньше), похвастался, что достал для нее одежду. На узкую, выгибающуюся старыми пружинами, кровать легли потертые джинсы, разношенная футболка, увенчалась композиция кроссовками с ободранными носами.
— Прости, все, что нашел.
— Спасибо, белый халат как-то не рассчитан на длительные путешествия.
— Он не белый.
Фонари, подсматривающие в окна, отбрасывали желтые тени на лицо Дона, отчего оно казалось восковой маской. Надо бы включить свет в комнате, подумала отрешенно, но не пошевелилась, потому что выключатель был возле Дона, а его глаза выглядели беспокойными тенями на застывшем лице. Чудилось, неверное движение — и метнутся к тебе; представила жуткую картину переползающих по тряпичному коврику глаз, и содрогнулась.
Дон шагнул к ней.
— Вилла?
Сделала шаг назад.
— Сколько тебе лет, Дон?
— Я как прежде, старше тебя, здесь ничего не изменилось.
— Зачем ты пригласил гостей, если они могут…
Хотела сказать «могут меня съесть», но язык притворился парализованным.
— Не посмеют, — отрезал Дон, и тени в глазах запульсировали. — Ты принадлежишь мне, помнишь?
Ей не нравилось, если кто-то из мужчин пытался командовать или строить из себя собственника, но Дон — друг, и заявление прав выглядело естественно, тем более что было обоюдным. Ни одна корри не становилась между ними, а если пыталась, Дон быстро от нее избавлялся.
— Иди ко мне, — раскрыл объятия.
Подавив вздох непонятного сожаления, Вилла прильнула к нему. О каких сожалениях речь? Она принадлежит ему, он принадлежит ей. Это нормально, правильно. Господи, какие пустые мысли навязчиво лезут в голову. Дон рядом, вот главное. Разве не об этом она мечтала, когда произошло… когда он…
Сформулировать фразу до конца не получалось — мысли накручивались, путались.
— Пожалуйста, переоденься, я ненавижу этот халат.
Вилла с удивлением осмотрела себя.
— Мне он тоже не нравится. Длинный, не первой свежести, будто сто миль в нем пробежала. Откуда он взялся? Не верю, что он мой.
— Сними его, и я выброшу.
Вилла повернулась спиной к Дону, скинула халат, переоделась. К кроссовкам просились носки, но капризничать глупо: если бы они были, Дон не забыл принести. Но вдруг оторопела: ей уже не пятнадцать, и переодеваться при мужчине, по меньшей мере, неприлично, даже если мужчина — твой друг. Обернулась. Дон стоял к ней спиной, всматриваясь в ночь за окном. Фух. Стала рядом. Возможно, город когда-то можно было назвать красивым, с натяжкой, конечно, но то ли ураган по нему пронесся, то ли сто лет забвения, сейчас он выглядел запущенным, безлюдным, отторгающим.
На фоне утопии изредка пролетали цветки синих ромашек, и шарахались от бестелесных, которые пытались их догнать. Если везло, ромашки устремлялись вверх, кружили в радостном танце, а после, будто устав или смирившись, опускались в смог и ждали, пока их найдут.
Необычный город, еще менее светлый, чем Наб, или так казалось из-за дыма, стелящегося по земле и ромашек, которым бестелесные отрывали стонущие лепестки? Игра воображения, отмахнулась Вилла, так же как и кричащие фонари — не бывает, поставила мысленно галочку, и перестала какое-то время слышать терзания ромашек.
— Странный дым, — сказала задумчиво, — чем ближе к ночи, тем выше поднимается, даже неба не видно. Наб тоже звездами не сверкал, но все же…
Оборвала себя, меньше всего хотелось вспоминать Наб.
— Звезды показать не могу — увы, — улыбнулся Дон, — а прогулку по небу обещаю.
— Ой, нет! Я налеталась за последнее время.
Дон рассмеялся.
— Пешую прогулку.
