Наташа ничего специально не делала для этого, и это было настолько интуитивно точно, что не могло быть никак опровергнуто. Если бы он почувствовал хоть каплю натянутости, стремления специально увлечь, удержать, убедить… он бы уехал… но он впервые ощущал себя в той среде, где, вероятно, должен был существовать, как изначально для него было уготовано природой… Был огромный перерыв до их встречи — его и условий существования… а теперь перерыв кончился. 'Природа взяла свое'. Он всегда считал себя самым обыкновенным человеком, поэтому легче воспринимал и потери, и неудобства, и необходимости. Никогда не мыслил к себе особого благоволения судьбы, и все удары ее и выверты воспринимал сразу же, с первой секунды, совершенно однообразно: 'Как быть?' Впрочем, как все вокруг… может быть, чуть большая решительность отличала его… он не любил пустой болтовни…
Наташа чувствовала, что он успокоился… по крайней мере, внешне… он поправился, округлились скулы, и желваки меньше проступали… и реже… на самом-то деле она старалась, а впрочем, делала все то же самое… ну, чуть тщательнее и с большим удовольствием… красиво одевалась, вкусно готовила… и дом обихаживала… То, что он был рядом… она даже боялась формулировать и загадывать, неужели, наконец, все вышло, как она хотела… она боялась счастья, оно всегда неосязаемо неудержимо, она не хотела никак называть этот месяц… и знала только, что если он опять исчезнет, она не отчается, а снова найдет его — никуда ей от него не деться… не ему — ей… она внушила себе, может быть, что ей на роду написано быть с ним… и все. Переигрывать она не будет.
Раз в неделю они ходили в кино. В клуб. На этот раз она взяла билеты, но вместо фильма был гастрольный спектакль театра. Слава не возражал. Она так радовалась, когда выбиралась с ним куда-то… спектакль, так спектакль…
Зал был хороший… настоящий театральный… в сталинские времена построенный дармовой рабочей силой — зеками… бархатные красные кресла, бронзовые бра по полукругу балкона и двух ярусов… тут даже 'царская ложа' была… Сцена мелковата, с маленькими карманами и без наклона… на ней в углу стояла массивная трибуна с гербом, напоминая для чего осуществлена постройка, — здесь разом должны были уместиться все городские партактивисты на собрание… чтобы в идею верили, надо ее оформлять и подкармливать! В просторном буфете столики были покрыты белыми скатертями. За стеклами красовались деликатесы, которые можно было достать только в спецпайке в распределителе по списку, но не в магазине… поэтому очередь в буфет выстраивалась еще задолго до начала спектакля…
Слава купил программку, но даже не прочел название и автора, а передал ее Наташе… лица двух актеров показались ему знакомыми, и он первое время даже не вслушивался в реплики, а старался припомнить, где их видел… странно, что его профессиональная тренированная память не давала ему сразу ответа…'Ты что! — Зашептала ему Наташа в ответ, — Это же очень известные актеры, мы же с тобой их в кино видели на прошлой…— Все! — Он остановил ее жестом, сразу вспомнив и фамилии и фильм, и другие немногие, которые довелось в жизни посмотреть… Он находился, как называл это, в состоянии 'механического существования' — в любой атмосфере мог сосредоточиться и думать о своем, при этом механически воспринимать и точно оценивать все, что происходит в пределах досягания всех органов чувств, не вникая в тот самый момент. Но если надо было бы воспроизвести точно, что происходило, звучало, пахло и тому подобное, он мог с удивительной точностью и достоверностью воспроизвести в пределах разумно досягаемого времени. А иногда запоминал совершенно ненужное ему навсегда…'Мы используем свою память за всю жизнь всего на четыре процента! — всегда вспоминал он слова полковника, — не хрена жадничать! Запоминайте больше — пригодится! Тренируйте память!.. Это бесплатная копилка!'
Сейчас он старался вспомнить тех ребят, которые увернулись от детприемника, когда оформляли его… всех, кто был с ним, он уже перебрал… теперь надо было определить тех и постараться найти, а через них, может быть, чем черт ни шутит, выйти на след Петра Михайловича…
На сцене же шел какой-то разговор о войне, и некто делился своим фронтовым существованием…— 'Вранье. — Нехотя попутно отмечал Слава. — Трепач какой-то. Болтун и трепло… ранило его… госпиталь… медсестры… в книжке где-то вычитал… сам сука, небось, в тылу загорал… медсестры… или сопляк молодой… а, может, это он его так выставляет нарочно… похоже, что именно так… а… ну, да…'А вы на каком фронте были? — На всех! Ха-ха-ха!.. — Простите, так не бывало… даже у фотокоров… у меня муж погиб на Юго-Западном в сорок третьем…— О, простите! Сочувствую, я…
— И сама я воевала, знаете, от звонка до звонка… нитками зацепляла тысячам и тысячам их шагреневую кожу… Это хорошо сказано. Крепко. — Он скосил взгляд на Наташу — она сидела, сжав положенные на колени кулаки, почувствовала его взгляд, обернулась и снова уставилась на сцену, приглашая глазами и его…
— Нет, — Говорил толстенький низенький человек, — я не воевал… меня и в ополчение не пустили… сказали, что лечить меня потом дороже будет стоить… я рисовал… хотите полюбопытствовать?! Я, Лидия Николаевна, стал копилкой… да… да… мне письма с фронта присылали… всегда много писали, даже сейчас…
— Как же они узнают ваш адрес, простите?
— А не надо никакого адреса… это удивительно: в нашей огромной стране не надо никакого адреса, представьте себе. Проще простого, прямо на деревню дедушке, честное слово, Вам даю: пишут 'Художнику Полонскому' — и все… и доходит…
— Невероятно…
— Вы правы… народ у нас такой… Вы правы… мы годимся только на невероятное…
— А почему копилка, простите, — вы их сдайте в архив Великой отечественной войны — это же ценные документы…
— Да, да, конечно, письма сдать можно и рисунки, и стихи… но я же все их прочел, простите, возможно, Вы сочтете это наивным, но прочел… потому что люди мне самое-самое доверили… как с этим быть?
— А вам это нужно?
— Наверное… не знаю… вы только послушайте, дорогая…
— Вы помните наизусть?
— Да. Вот послушайте и поймете — это стоит того, чтобы запомнить… Что-то заставило Славу вслушаться в эти реплики… теперь он сидел, даже не отдавая себе отчета, в напряжении и следил за развитием диалога… ему нравился этот толстячок, и что он говорил…
'… сейчас, сейчас… вот…— Грудь в орденах сверкает и искрится…
Слава резко подался вперед, когда услышал первые слова. Наташа обернулась на его движение и одними губами спросила: 'Что?' — Он отрицательно помотал головой и откинулся на спинку. Ему стало жарко, и, как всегда, в минуты напряжения кровь отлила от лица… строки входили в него, протыкая насквозь, как дротики, специально не отшлифованные, а из занозистого дерева, и застревали в нем так, что вытянуть невозможно…'Что?' — Наклонилась к нему Наташа. 'Тсс… — Слава приложил палец к губам и показал глазами на сцену… она сидела, не прислоняясь к спинке, и боковым зрением наблюдала за ним…
Невидимый, невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца Под погребальный перезвон наград.
За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род, А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет.
И вдруг она поняла, что он проговаривает вместе с этим толстеньким на сцене все слова, составляющие строчки и не повторяет за ним, а вместе с ним одновременно… это открытие ошеломило ее… она в стихах совсем не разбиралась и никогда их не читала, после того, как окончила школу… значит, это очень известные стихи, раз он их повторяет… но что-то подсказывало ей, что это не так…
Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду, За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут.
…она теперь уже следила только за Славой, и ей казалось, что звучат два голоса… что его губы тоже шевелятся… что он давно знает эти стихи… вообще, что он опережает актера, и тот повторяет за ним… Слава уже ничего не замечал вокруг. Теперь он весь был там, в этих стихах, ошеломленный совершенно невероятным стечением обстоятельств…
И злом перенасыщена веками Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни,
