— Ты — гречанкой и маркитанткой.
— Но это бессмыслица! — воскликнула Софья.
— Правда! Что-нибудь одно: если я француз, то и ты не русская. Если я русский, то ты должна быть русской, но если я русский, то я должен быть немым.
И Маньяр уже весело рассмеялся, чего не было ни разу за последние дни странствований и всяких бед.
— Ну, увидим! — выговорила Софья и перекрестилась.
Случайно взглянув на мальчугана, она увидела, что двенадцати летний мальчик таращит глаза. И тут только Софья сообразила, что мальчуган, считавший купца немым, изумился, когда этот немой вдруг заговорил, да еще вдобавок не по-русски и непонятно.
— Ну, мы теперь сами дорогу найдем! — выговорила Софья, — Ступай домой, спасибо тебе!
Мальчуган бегом бросился обратно по полю.
— А ведь он скажет, что ты не немой, притворялся, — сказала Софья тревожно. — Это была неосторожность; деревня отсюда недалеко.
— Ну, стало быть, надо говорить правду, — отозвался капитан. — Войдем в село и спросим барина. А ему прямо объясним, кто мы: я переодетый француз, а ты маркитантка нашего полка.
Когда Софья и Маньяр вступили в село, они еще ничего не решили, как сказаться. Но затем, миновав две-три избы, они увидали нечто, что заставило их остановиться и простоять несколько мгновений истуканами…
Они увидели огромный сарай. В окнах, прорубленных как будто вчера, были решетки, и под этими отверстиями сидели в качестве часовых казаки. То же самое было у дверей сарая. Через решетку виднелись французские мундиры, и все лица этих людей, глядевших на улицу, были бледны, суровы или печальны.
Софья и Маньяр переглянулись и, конечно, сразу решили, что она — русская, а он — немой. И когда в эту минуту один из казаков окликнул их словами:
— Откуда вы? Издалеча?
Софья отвечала смело:
— Из-под Москвы бежали. Вот от этих самых! — показала она на окна. — А у вас, видно, их много тут? — спросила она.
— Страсть что наловили! Всякий день ловим. Просто руками берем; прежде их решетили из ружей. И страсть что набили.
— Целое кладбище развели в поле, хоть и валим по четверке, по пятерке в одну яму, — прибавил другой казак.
Теперь ужас охватил Софью. Маньяр тоже понял, в чем дело, хотя слов и не понимал.
— Когда же этих будете расстреливать? — спросила Софья совершенно дрожащим голосом.
— Эфтих не будем, уж очень надоело! Да и барин ждет приказа больше французов не херить, а собирать и в города отправлять. По соседству в усадьбе уже три дня такой указ пришел от начальства. Барин ждет не ноне завтра и себе такого же указа. И пора бы!
— Да, пора бы! — прибавил другой казак. — Ужасти как опротивело. Все-таки люди-человеки!
Софья и Маньяр двинулись далее, и она шепотом объяснила все, что узнала.
— Все-таки безопаснее, — прибавила она, — сегодня сказаться мне русской, а тебе немым, а придет этот указ, тогда мы скажем и правду. Только мне зазорно будет. Да там увидим!
Разумеется, в усадьбе приняли беглецов из Москвы ласково, узнав, что немой — купеческий приказчик, а красивая женщина — его жена.
Разумеется, господа не пустили их к себе, а приказали им отвести горницу во флигеле, кормить и поить. И все обошлось просто…
На третий день действительно помещик объяснил мужикам и казакам, что получил из уездного города приказ не дозволять расстреливание французов, а партиями под конвоем направлять в города. И все в усадьбе — и господа, и дворня, и мужики — были рады. Ежедневные убийства безоружных людей, замерзлых и голодных, стали наконец им омерзительны.
Маньяр и Софья по доброте помещика прожили две недели во флигеле. Их никто не беспокоил, никто не расспрашивал, как если бы они и не существовали, а между тем их сытно кормили и даже однажды прислали спросить, не нужно ли денег или одежды.
На Маньяре была целая крупная сумма денег. После двух недель пребывания у гостеприимных помещиков они решили купить тележку, пару лошадей и двинуться в далекий путь — по крайней мере, тысячу верст только до иноземной границы. Но помещик, ради шутки взяв с них десять рублей за пару лошадей, дал даром хорошую тележку с верхом вроде кибитки. Он пожелал заглазно счастливого пути немому приказчику с женой, якобы едущим в Смоленск к родным. Но когда счастливые Софья и Маньяр садились в тележку, чтобы съезжать со двора, к ним прямо из усадьбы явился кто-то одетый не по- крестьянски, а по-господски… Лицо его было им знакомо.
— Dites donc…[62] Mademoiselle et Monsieur le muet! — вскрикнул он весело. — Надо вам меня поблагодарить.
Маньяр ахнул. Это был бретонец Colin.
Оказалось, что он попался в руки казаков, но не был расстрелян благодаря помещику и поступил учителем и гувернером к его детям.
Он видел Маньяра и Софью, когда они явились в усадьбу, но не хотел их пугать и тревожить мыслью, что они в его власти. Помещику он сказал всю правду, и вследствие этого последовало ласковое с ними обращение.
Разумеется, Софья и Маньяр горячо поблагодарили Колена…
— А вы что же намерены делать? — спросил капитан.
— Я… я остаюсь в России! — лукаво усмехнулся бретонец.
Простившись с отъезжающими, он долго стоял и глядел им вслед, а потом глубоко вздохнул.
XXXII
Верстах в пятнадцати от Малого Ярославца на крутом холме высились хоромы, окруженные садом, а невдалеке по скату рассыпались избы мужиков. В противоположной стороне, недалеко от барского дома, виднелась новая, недавно построенная церковь.
Эта богатая усадьба была родовой вотчиной Глебовых и называлась Сергеево. Здесь всегда Глебов с семьей проводил лето, и сюда же теперь вся семья перебралась. Впрочем, все жили тут настороже. Пока место это было безопасное, но все-таки недостаточно далеко: всего за сто верст от Москвы.
Сначала ходили упорные слухи, что французская армия будет зимовать в Москве, и за целую зиму, конечно, француз мог бы и добраться до Сергеева. Мародеры и грабители могли легко появиться здесь, так как в армии неприятеля замечалось теперь все более своеволия и распущенности. Затем прошел слух, что Наполеон покинет Москву и отправится обратно в Польшу. Наконец стал ходить слух, что неприятельская армия, покинув Москву, двинется на юг и, стало быть, пройдет через Тульскую или Калужскую губернии. Как раз поблизости Малого Ярославца.
Анна Сергеевна, княгиня, Надя, князь Борис Иванович и студент Ковылин были уже тут давно.
Сам же старик генерал, сдержав свое слово, выехал из Москвы только несколько часов спустя после графа Растопчина. Он явился вместе с капитаном Ковылиным.
Едва приехали они в усадьбу, как было решено подражать многим русским богатым помещикам: тотчас же завести на свой счет ополченцев или ратников из своих же собственных крепостных.
Разумеется, старик, суворовский сподвижник, и молодой капитан могли легче чем кто-либо заняться подобным делом.
Через три недели времени в Сергееве была уже примерная дружина, в две сотни человек, причем сотня конных. Мундир был самый простой, самодельный и отличался от всех других только лишь красной шапкой, серебряным кушаком и красными лампасами на шароварах.
