поставил на стол, а мальчишку наградил звонкой оплеухой.
Таким ударом можно было бы выбить из сёдел целый эскадрон гренадёр – разумеется, обыкновенной человеческой породы.
После этого отец строго приказал сыну немедленно выйти вон из-за стола. Мальчишка заревел, как стадо быков, и Гулливеру стало его жалко.
«Стоит ли на него сердиться? Ведь он ещё маленький», – подумал Гулливер, опустился на одно колено и знаками стал умолять своего хозяина простить шалуна.
Отец кивнул головой, и мальчуган снова занял своё место за столом. А Гулливер, усталый от всех этих приключений, сел на скатерть, прислонился к солонке и на минуту закрыл глаза.
Вдруг он услышал у себя за спиной какой-то сильный шум. Такой мерный, густой рокот можно услышать в чулочных мастерских, когда там работает не меньше десяти машин разом.
Гулливер оглянулся – и сердце у него сжалось. Он увидел над столом огромную, страшную морду какого-то хищного зверя. Зелёные яркие глаза то лукаво щурились, то жадно открывались. Воинственно торчали в стороны длинные пушистые усы.
Кто это? Рысь? Бенгальский тигр? Лев? Нет, этот зверь раза в четыре больше самого большого льва.
Осторожно выглядывая из-за тарелки, Гулливер рассматривал зверя. Смотрел, смотрел – и наконец понял: это кошка! Обыкновенная домашняя кошка. Она взобралась на колени к хозяйке, и хозяйка гладит её, а кошка разнежилась и мурлычет.
Ах, если бы эта кошка была такая же маленькая, как все те кошки и котята, которых видел Гулливер у себя на родине, он бы тоже ласково погладил её и пощекотал за ушами!
Но осмелится ли мышка щекотать кошку?
Гулливер уже хотел было спрятаться куда-нибудь подальше – в пустую миску или чашку, – но, к счастью, вспомнил, что хищные звери всегда нападают на того, кто их боится, и боятся того, кто сам нападает.
Эта мысль вернула Гулливеру смелость. Он положил руку на эфес шпаги и храбро шагнул вперёд.
Давний охотничий опыт не обманул Гулливера. Пять или шесть раз он бесстрашно подходил к самой морде кошки, и кошка даже не посмела протянуть к нему лапу. Она только прижимала уши и пятилась назад.
Кончилось тем, что она соскочила с колен хозяйки и сама убралась подальше от стола. Гулливер вздохнул с облегчением.
Но тут в комнату вбежали две огромные собаки.
Если вы хотите знать, какой они были величины, поставьте друг на дружку четырёх слонов, и вы получите самое точное представление. Одна собака, несмотря на свой огромный рост, была обыкновенная дворняга, другая – охотничья, из породы борзых.
К счастью, обе собаки не обратили на Гулливера особого внимания и, получив от хозяина какую-то подачку, убежали во двор.
К самому концу обеда в комнату вошла кормилица с годовалым ребёнком на руках.
Ребёнок сразу же заметил Гулливера, протянул к нему руки и поднял оглушительный рёв. Если бы этот двухсаженный младенец находился на одной из лондонских окраин, его бы непременно услышали на другой окраине даже глухие. Должно быть, он принял Гулливера за игрушку и сердился, что не может дотянуться до неё.
Мать ласково улыбнулась и недолго думая взяла Гулливера и поставила перед ребёнком. А мальчуган тоже недолго думая схватил его поперёк туловища и стал засовывать себе в рот его голову.
Но тут уж Гулливер не вытерпел. Он закричал чуть ли не громче своего мучителя, и ребёнок в испуге выронил его из рук.
Наверно, это было бы последнее приключение Гулливера, если бы хозяйка не поймала его на лету в свой передник.
Ребёнок заревел ещё пронзительнее, и, чтобы успокоить его, кормилица стала вертеть перед ним погремушку. Погремушка была привязана к поясу младенца толстым якорным канатом и напоминала большую выдолбленную тыкву. В её пустом нутре громыхало и перекатывалось по крайней мере штук двадцать булыжников.
Но ребёнок и смотреть не хотел на свою старую погремушку. Он надрывался от крика. Наконец великанша, прикрыв Гулливера фартуком, незаметно унесла его в другую комнату.
Там стояли кровати. Она уложила Гулливера на свою постель и укрыла его чистым носовым платком. Платок этот был больше, чем парус военного корабля, и такой же толстый и грубый.
Гулливер очень устал. Глаза у него слипались, и, как только хозяйка оставила его одного, он укрылся с головой своим жёстким холщовым одеялом и крепко уснул.
Он спал больше двух часов, и ему снилось, что он дома, среди родных и друзей.
Когда же он проснулся и понял, что лежит на кровати, у которой конца-края не видать, в огромной комнате, которую не обойдёшь и в несколько часов, ему стало очень грустно.
Он опять зажмурил глаза и натянул повыше уголок платка. Но на этот раз заснуть ему не удалось.
Едва только он задремал, как услышал, что кто-то тяжело соскочил с полога на постель, пробежал по подушке и остановился возле него, не то посвистывая, не то посапывая.
Гулливер быстро приподнял голову и увидел, что над самым его лицом стоит какой-то длинномордый усатый зверь и смотрит прямо ему в глаза чёрными блестящими глазами.
Крыса! Отвратительная бурая крыса величиной с большую дворнягу! И она не одна, тут их две, они нападают на Гулливера с двух сторон! Ах, дерзкие животные! Одна из крыс осмелела настолько, что упёрлась лапами прямо в воротник Гулливера. Он отскочил в сторону, выхватил шпагу и с одного удара распорол зверю брюхо. Крыса упала, обливаясь кровью, а другая пустилась наутёк.
Но тут уж Гулливер погнался за нею, настиг у самого края постели и отрубил ей хвост. С пронзительным визгом она скатилась куда-то вниз, оставив за собой длинный кровавый след.
Гулливер вернулся к умирающей крысе. Она ещё дышала. Сильным ударом он прикончил её.
В эту самую минуту в комнату вошла хозяйка. Увидев, что Гулливер весь в крови, она в испуге подбежала к постели и хотела взять его на руки.
Но Гулливер, улыбаясь, протянул ей свою окровавленную шпагу, а потом показал на мёртвую крысу, и она всё поняла.
Позвав служанку, она велела ей сейчас же взять крысу щипцами и выбросить вон за окошко. И тут обе женщины заметили отрубленный хвост другой крысы. Он лежал у самых ног Гулливера, длинный, как пастушеский кнут.
4
У хозяев Гулливера была дочка – хорошенькая, ласковая и смышлёная девочка.
Ей было уже девять лет, но для своего возраста она была очень маленькая – всего с какой-нибудь трёхэтажный домик, да и то без всяких флюгеров и башен.
У девочки была кукла, для которой она шила нарядные рубашечки, платья и передники.
Но с тех пор как в доме появилась удивительная живая куколка, она и смотреть больше не хотела на старые игрушки.
Свою прежнюю любимицу она сунула в какую-то коробку, а её колыбельку отдала Гулливеру.
Колыбельку днём держали в одном из ящиков комода, а вечером ставили на полку, прибитую под самым потолком, чтобы крысы не могли добраться до Гулливера.
Девочка смастерила для своего «грильдрига» (на языке великанов «грильдриг» значит «человечек») подушку, одеяльце и простыни. Она сшила ему семь рубашек из самого тонкого полотняного лоскутка, какой только могла найти, и всегда сама стирала для него бельё и чулки.
У этой девочки Гулливер стал учиться языку великанов.
Он показывал пальцем на какой-нибудь предмет, и девочка несколько раз подряд внятно повторяла, как он называется.
Она так заботливо ухаживала за Гулливером, так терпеливо учила его говорить, что он прозвал её своей «глюмдальклич» – то есть нянюшкой.
Через несколько недель Гулливер стал понемногу понимать, о чём говорят вокруг него, и сам с грехом
