Агасфер сделал рукой неопределённый жест, словно отмахиваясь от чего?то невидимого.
— Как это произошло? — переспросил он и покачал головой. — Я хотел бы не вспоминать, но я вспоминаю об этом всё время, и наяву, и во сне… как я преграждаю Царю путь и бью Его, измученного пытками и несением креста. Как Он просит меня, словно я Его господин, о минутной передышке, и я отказываю Ему. Я вспоминаю тот ужасный день, когда Царь, по Своём воскресении, проклял меня, как второго Каина, и я стал изгоем…
— А как именно Он вас проклял? — не сдержавшись, перебил собеседника профессор.
Агасфер сверкнул разноцветными глазами.
— Это так важно?! — раздражённо спросил он. — Вы хотите знать способ проклятья?
Профессор смущённо развел руками.
— Нет — нет, как хотите!
— Я лишь через пятьсот лет понял, что со мной произошло.
— Что вы поняли? Что прокляты… навечно?
— Да… Но у меня осталась надежда. Её мне дала Божья Матерь.
— Ну… тогда…
— Слушайте профессор, слушайте, что я вам рассказываю, у нас мало времени. — Агасфер налил себе ещё вина. — Я покаялся и попытался стать христианином, когда вселенская проповедь только начиналась. Но вы не представляете, с каким презрением Его учеников я столкнулся — они прогнали меня прочь, как пса. Проклятье не давало им не то что полюбить меня, но хотя бы по — человечески относиться ко мне. Какое?то время они даже считали, что я сам дьявол, который хочет, вступив в общину, изнутри разрушить её. Меня преследовала та же ненависть, с какой я ударил своего Царя. Мало того, меня возненавидел весь человеческий род, от добродетельнейших до самых мерзких его представителей. Тогда я возжелал смерти, избрав путь Иуды, но лишить себя жизни я не мог. К каким только ухищрениям я не прибегал! Я сжигал себя заживо, бедуины хоронили меня, усыпленного опиумом, я прыгал со скал Гиндукуша, по закону шариата мне отрезали конечности и голову… Но на следующий день я непременно оживал. Приходя в себя в каком?нибудь незнакомом месте, я понимал, что вновь жив и ненавидим всеми. После каждой попытки самоубийства пожар в сердце разгорался ещё сильней, и, в конце концов, я оставил эти жалкие попытки и… вот, живу… Просто за симпатию ко мне хотя бы одного человеческого существа я отдал бы всё, но люди по — прежнему ненавидят меня… Вы, кстати, тоже через некоторое время почувствуете ко мне отвращение. Таково уж проклятье. Говорят, Иуда мог покаяться, у него было на это два дня. Ну что эти два дня по сравнению с моими двумя тысячами! Вот, древняя иудейская мудрость гласит, что у Бога тысяча лет как один день, а один день — как тысяча лет…
— Это сказал апостол Петр!
Агасфер улыбнулся реплике профессора и продолжил:
— Иной раз я думаю, может быть, я уже уподобился демонам… Но ведь я, в отличие от них, хочу покаяния и прощения от Бога. И вот, уже две тысячи лет я каюсь, но не получаю прощения.
— А вы не думали, что Господь поступил с вами несправедливо? Ведь были же люди, которые досаждали Ему и Его последователям гораздо сильнее, чем вы, однако они всё же оправданы, а вы почему?то нет. — Профессор поёжился, словно от внезапного порыва холодного ветра: он понял — Агасфер не обманул, и неприязнь к собеседнику, пока легко преодолимая, охватывает его.
— Что ж, скажу честно, у меня не раз возникали такие мысли. — Бутадеус усмехнулся. — Преторианец Лонгин, пригвоздивший Его ко кресту — святой, есть и другие всем известные примеры, но мне, именно мне — отказано в праве на покаяние. Вам, наверное, это покажется странным, но я христианин в душе, хотя для всего мира я враг Христов. Каждый год я делаю попытку креститься в разных странах, в разных христианских вероисповеданиях, у разных священнослужителей — от святых до глубоко порочных. Я предлагаю деньги, всё, что угодно, но я не могу креститься во отпущение грехов — происходят самые невероятные вещи! Однажды, будучи в Константинополе, я смиренно подошел к святителю Андрею Критскому, блестящему поэту, и пал перед ним ниц. Я знал, что он пишет покаянный канон, который теперь зовётся Великим. Я поклонился и представился святому. Я хорошо знал историю Марии Египетской и насколько святой Андрей был ею воодушевлен. Я умолял его отобразить в стихах и мои мучения, указав при этом, что я не только Бутадеус, но ещё и Эспера — Диос, то есть «надеющийся на Бога». Святой Андрей принял меня ласково и сдерживал свою неприязнь всё время общения со мной. Это был воистину сильный человек! Он дал мне кров и пищу, а сам удалился в дальнюю комнату для молитвы. Через три дня он вышел из затвора и сказал, что сколько он ни молился, но так и не получил никаких «указаний» насчёт меня. А затем попросил меня удалиться из города. И таких примеров — сотни! Но самое главное, о чём я хочу рассказать вам сегодня, это о своей надежде! В то время, когда Царь только вознёсся, мне довелось повстречать Его Святую Мать. Она была единственным человеком за две тысячи лет, кто поглядел на меня ласково. Ни Пётр, ни Варнава, ни сам патриарх Иаков не могли переносить даже вида моего. Они сравнивали меня с Иудой и говорили, что меня должны забыть и земля, и небо. И они, в общем?то, оказались правы — мной гнушается даже история, превратившая мою жизнь в миф!
— Да, история… Я как раз… — промолвил профессор, не терявший надежды выудить из Агасфера хоть какие?нибудь сведения, полезные для его профессиональных изысканий.
Но Агасфер сделал предупреждающий жест, красноречиво говорящий о том, что профессору лучше помолчать.
— Да, даже история. И лишь Его Мать однажды подозвала меня к Себе и ласково со мной поговорила. Это было лишь однажды, но воспоминание об этом согревает мою душу уже две тысячи лет! И это была не просто беседа, это было событие, давшее мне надежду на искупление. — Агасфер улыбнулся. — Я, пока Её земная жизнь не прервалась, везде следовал за Ней, как преданный пёс, но ученики, которым я внушал ужас и отвращение, всегда с гневом отгоняли меня. А Божья Матерь, хоть и не вмешивалась, но и не одобряла их поведение. Лишь Иоанн, тоже, правда, не пускавший меня к Ней, относился ко мне терпимо, так как был посвящен во все Её тайны.
— И какую же надежду Она вам дала? Что именно Она вам сказала? — спросил профессор.
Лицо Агасфера просветлело.
— Она сказала, что Ей дано великое благословение любить всех людей и даже меня, на котором лежит великое проклятие, сделавшее меня объектом всеобщей ненависти.
Отвращение профессора к собеседнику росло с каждой минутой, и ученому требовалось всё больше душевных усилий, чтобы не выдать своих истинных чувств. Ему казалось, что перед ним какое?то отвратительное животное с фиолетовой, словно чернила, кожей, источающее серную вонь.
— Выходит, Её благословение сильнее проклятия, наложенного на вас.
Агасфер опять усмехнулся.
— Она сказала, что благословение Царя всегда перевешивает проклятье. Что всё закончится, когда мы оба совсем устанем. Я — бродить по свету, Она — вымаливать людей. Именно тогда мир исчезнет и всё станет новым. А перед этим я смогу принять крещение в Иерусалиме — там, где я не был со времён крестовых походов.
— Что значит — Она устанет вымаливать людей? Не кажется ли вам это дерзким утверждением?
Бутадеус вздохнул.
— Она, хоть и величайший, но всё же человек. Лишь милость Бога поистине безгранична.
Профессор чувствовал, что надолго его не хватит, а вопросов, которых он хотел задать живому свидетелю всех исторических событий последних двух тысяч лет, было великое множество.
— Я читал в одном древнем манускрипте, что некоторые авторы с ваших слов писали историю.
— Да, многие. Вам назвать имена?
— А можно?
— Нет. Скоро вы будете испытывать ко мне столь сильную ненависть, что не сможете слушать то, о чём я вам хочу рассказать. У вас слишком мало сил, чтобы тратить оставшееся время на всякие мелочи.
— Но… вы же, можно сказать, ходячая история, вы — хранитель разгадок такого множества тайн, что отпустить вас, не узнав ответа хотя бы на некоторые вопросы, было бы преступлением!
Агасфер усмехнулся.
— Тайны!.. Давайте?ка допьём это превосходное вино.
