Э нет, по законам жанра именно вы должны рассказывать мне о своих злодеяниях, — запротестовал Дмитрий.
Согласна. Но я буду — по вашей просьбе, конечно,— проливать свет на темные пятна в вашем расследовании. А основной рассказ — ваш. Договорились?
Это долгая история.
Ничего. Времени у нас много. А мне очень хочется вас послушать. Мне хочется знать, где были допущены ошибки. Так сказать, поучиться на них. Если вы не против, Дмитрий Георгиевич, в некоторых местах вашей печальной повести я буду вам задавать вопросы, а вы уж на них отвечайте.
Почему печальной?
Нет повести печальнее на свете… Да просто положение ваше нерадостное. В отличие, скажем, от моего. Скажите мне, Дмитрий Георгиевич, почему вы занялись расследованием? Где я допустила ошибку?
Нигде.
Объяснитесь, пожалуйста.
Если говорить о том, что меня непосредственно подтолкнуло к расследованию, то это всего лишь мое языковое чутье. Если бы не оно, я бы и не полез в это дело.
Языковое чутьё?
Да. Я ведь рекламщик, текстовик. Языковое чутьё у меня практически врожденное… — Дмитрий перевёл дыхание.
И?
Стихи к первому и ко второму компакт-диску писали два разных человека. Разницу в стихах я объяснить не могу. Знаете, в языке есть свои, нигде не записанные законы. Их невозможно знать. Их можно только чувствовать. Вот те, которые чувствуют, становятся гениальными писателями и поэтами. Булгаков, Высоцкий, Шукшин, Пушкин, хотя я даже более талантливым считаю Лермонтова, особенно его прозу, и «Княжну Мэри» в частности. Или вот: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Это не слова. Это музыка!
Это, наверное, смешно, но Совин на минуту буквально позволил себе расслабиться и искренне увлечься любимой темой. Только вот собеседница, отметим, начитанная и грамотная, тем не менее не была склонна к такой беседе.
Дмитрий Георгиевич, — укорила она Совина. — Мы же, честное слово, не на литературном диспуте! У меня дел других нет, как выслушивать ваши воззрения о русской и зарубежной литературе. Вы что-то там о языковом чутье говорили. Продолжайте, пожалуйста.
Да, конечно. Я действительно несколько увлёкся. Так вот, о разнице в стихах. Повторюсь, что объяснить я её не смогу. Но она есть. И я её почувствовал.
И это вас толкнуло на такое опасное мероприятие, как частное расследование? — уколола Совина собеседница. — Вы же не можете в своём теперешнем положении отрицать, что следствие оказалось опасным.
Не могу, — согласился Совин. Никакой приятности от настоящей встречи — в этом он себе не стыдился признаться — Дмитрий не испытывал.
Видимо, вы не ожидали, что это дело будет опасным. Но когда вас предупредили, помните, вы и тогда не остановились. Почему?
Обиделся. Видите ли, именно в тот момент я решил… Нет, не так. Именно в тот момент я уже числился отошедшим от расследования. Я от него отказался. В предшествующий встрече с вашими бандитами вечер.
Нехорошо за глаза плохо говорить об отсутствующих людях, Дмитрий Георгиевич, — укорила его собеседница. — Продолжайте, пожалуйста.
А чего тут продолжать?.. Мне набили морду. А я нежный и ранимый. И ужасно обидчивый. Вот и всё.
Понятно. Надо было сначала разузнать о вас поподробнее. Как ни крути, а это ошибка. Ладно, впредь буду умнее. Но я отвлеклась. Продолжайте.
Не буду.
Обижаете, Дмитрий Георгиевич.
Чая хочу. Во рту пересохло. Башка болит. Не нальете — не буду рассказывать. И в конце концов, вы тут единственная женщина. Я прошу вас быть сегодня хозяйкой в моём доме.
Благодарю, ну прямо как в светском романе. — Гостья поднялась и пошла на кухню, коротко бросив: — Посмотрите за ним.
Стоящие по бокам что-то буркнули в ответ.
А может быть, вам кофе, Дмитрий Георгиевич? — донеслось из кухни.
Кофе по вечерам не полезно для здоровья.
О, да вы оптимист! — вернулась из кухни назначенная на этот вечер хозяйка.— Чайник я поставила.
Мне свежую заварку надо. А что касается оптимизма… Может, договоримся? Я рекламщик, могу большую пользу принести...
Я всегда говорила, что каждый продается. Всё зависит только от суммы. В вашем случае сумма — ваша жизнь.— Собеседница помолчала, подумала и пришла к неутешительному для Совина выводу. — Нет, не договоримся. Вы опасны.
Мне очень приятно это слышать. Не о том, что не договоримся, а о том, что опасен. Мне первый раз в жизни об этом говорят. Приятно почувствовать себя крутым.
Ну, насчет крутого вы несколько ошибаетесь. Я вынуждена еще раз напомнить вам о вашем положении.
Дайте закурить.
Дайте ему.
Слева из пространства появилась пачка сигарет, потом горящая зажигалка. Совин сладко затянулся.
Пока чай закипает, давайте продолжим, — предложила собеседница. — Итак, вы поняли, что стихи написаны двумя разными людьми. Дальше.
Поехал во Владимир. У родственницы нашёл тетрадку со стихами Марины Снегиревой. И понял, что она и вовсе не писала стихи с первого компакта.
Ну-ну… — подтолкнула собеседница.
Для порядка копнул под катастрофу. Очень меня насторожил «урал», отправленный за кирпичом во Владимир.
Чем насторожил?
Не подходит он для перевозки кирпича. А вот катастрофу устроить — самое то.
Это ошибка. Хотя и не моя, другого человека, — недовольным тоном отметила молодая женщина.
Ваша — другая. Шофера защищал известный с нехорошей стороны богатый адвокат. Не соответствуют они друг другу — адвокат и клиент.
Тоже верно. Виновата. Извините.
Ничего, — великодушно простил ошибку Совин.
У вас хорошее чувство юмора, Дмитрий Георгиевич.
Я знаю. Пепельницу дайте. Я на пол пепел не могу стряхивать.
Дмитрий Георгиевич, да ведь здесь через несколько часов все сгорит. Что вы как ребёнок, ей-богу. Впрочем, если вам так удобнее… Дайте ему пепельницу. Довольны? Давайте дальше.
Дальше? Побывал в больнице у Глебова. Зря вы его живым оставили.
Согласна. Завтра мы исправим эту ошибку. Продолжайте, пожалуйста.
Узнал о том, что существует некий загадочный Толстый. Потом поинтересовался водителем. Водитель после дорожно-транспортного происшествия уволился. Коллегам проговорился о полученной крупной сумме денег.
