Мои грехи тебя не касаются. О своих лучше подумай.
– А какие мои-то грехи, ты че, батя? – с бравадой в голосе заявил Клещ. – Весь мой грех в том, что я живу так, как хочу. Ты живешь, как ты хочешь, а я – как я хочу.
– Думаю, что ты нарушил все заповеди Господни, какие есть. Вот твой грех.
– А я не подряжался их соблюдать, я не верующий. Это что, криминал? Я свободная личность. А может, я анархист и не признаю законов и государства?
– Болтун ты, – беззлобно прокомментировал отец Василий. – Помимо заповедей Господа, есть еще и законы общества, которые запрещают творить зло. Эти законы ты тоже нарушил. Живешь в обществе – соблюдай его законы. Не хочешь – живи один в лесу.
– А почему это я должен отказываться от благ цивилизации? Цивилизация создала их для всех и для каждого в отдельности. Имею полное право.
– Заткнись! – злобно буркнул коренастый, и Клещ послушно замолчал.
– Хотя бы с дисциплиной все в порядке, – усмехнулся отец Василий. – Уже большое дело.
Отец Василий сидел в доме местного участкового и задумчиво крутил в руках граненый стакан с водкой. Был он в футболке и спортивном костюме. Даша Кузнецова и слышать не хотела никаких возражений, забирая в стирку пропыленные и испачканные в саже рясу и подрясник. Капитан милиции Афанасий Петрович Рогов крутил одутловатым лицом и одобрительно посмеивался, то и дело поглаживая реденькие светлые волосы на темени:
– Никогда такого не слышал, чтобы священник в одиночку повязал двух беглых урок, да еще и сам отконвоировал. Дела! А зато какой эффект на верующих произвело! А? – участковый хлопнул себя по колену. – А что же я, голова садовая! Ведь у меня и капустка квашеная есть, бочковая.
Рогов, крякнув, поднялся и пошел в сени. Был Афанасий Петрович тяжел, видно, что пьющий.
Когда на глазах будущих прихожан, собравшихся на встречу с новым батюшкой у входа в правление, отец Василий появился в обществе заплаканной Дарьи Кузнецовой и двух страшных, связанных, с окровавленными лицами уголовников, то тишина образовалась, не к ночи будет сказано, гробовая. Эффект, конечно, был ошеломляющий. Благо и участковый оказался на месте. Он тут же связался по телефону с районом. И оказия нашлась весьма кстати: по реке как раз проходил катер водной милиции. Водникам по рации передали забрать беглых, и теперь к полуночи в селе все улеглось и успокоилось, если не считать всяких слухов и пересудов про нового батюшку да беду, от которой он уберег Дашку Кузнецову.
– Во! – поставил на стол Рогов тарелку, накрытую чистой тряпочкой. – Угощайся, батюшка.
– Да хватит уже, Афанасий Петрович, – с укоризной заметил священник. – Тебе ведь завтра на службу.
– Ниче, ниче! – весело рассмеялся участковый и неопределенно махнул рукой, которая его уже не совсем слушалась. Как он еще тарелку с капустой донес до стола без приключений? – Начальство далеко, бог высоко... Виноват, не совсем тактичная поговорка, а я здесь сам себе хозяин. У меня порядок!
– Так ведь утром люди смотреть будут, а ты – представитель власти.
– Эх, батюшка, – пошатнувшись на стуле, изрек Рогов. – Я ведь тут родился и вырос. Каждая собака меня знает. Трезвый я или пьяный, а я для них, – он ткнул рукой куда-то в печку, – свой в доску. Народ меня уважает, потому что я справедливый. Где пожурю, а где и прощу. С людьми надо по-людски, они это понимают.
– А один-то ты чего, Афанасий Петрович? Семья была, или один век кукуешь?
– А! – махнул рукой Рогов; плеснув в рот стакан водки, полез негнущимися пальцами в тарелку, сгреб большую щепотку квашеной капусты и отправил в рот, роняя половину на стол. – И семья была, и все было. Бить надо было в свое время, а я городских манер нахватался. Я ж тогда в районе старшим опером был. Квартира была, кино ходили смотреть...
Речь участкового становилась все менее связанной, и наконец он уронил свою плешивую голову на стол и засопел. Отец Василий так и не понял, что же произошло такого в жизни Рогова, что привело его назад в родное село в качестве простого участкового с капитанскими погонами. А мужик был, судя по всему, неплохой. Недаром с первых слов у него с батюшкой наладился разговор «на ты», хотя Рогов был лет на десять старше. Да и что такое десять лет разницы? Сорок и пятьдесят или восемьдесят и девяносто. Почти ровесники. Это в детстве и юности существенная разница – десять или двадцать, пять или пятнадцать.
Отец Василий вздохнул, поднялся со стула и подошел к заснувшему участковому. Грузен Рогов, ну да ничего. Священник приподнял Афанасия Петровича под мышки, перехватил руку, перекинул через свое плечо и поволок милиционера к кровати. Сбросив покрывало в сторону, уложил грузное тело на кровать, поправил подушку и повернул участкового на правый бок. На табуретку у изголовья поставил банку с рассолом из-под огурцов. Выйдя под звездное небо, тихо прикрыл за собой дверь. То, что в сибирских селах двери не запирались, он уже понял.
Отец Василий бежал по проселку, наслаждаясь утренней прохладой тайги. От остатков вчерашнего хмеля не осталось и следа. Солнце уже поднималось над сопками, но на проселке, по которому бежал священник в спортивном костюме, было еще по-предутреннему тенисто и сыро. Птицы в придорожных зарослях вовсю расщебетались, ведя себя по хозяйски шумно. От таежных звуков и величавого первозданного спокойствия на душе у отца Василия было тоже как-то по особенному торжественно и спокойно. Впереди у него было много дел, важных и нужных не только ему, но и окружающим. От него ждали, что работы по восстановлению храма будут налажены, и пойдут быстро и слажено. Люди в этом селе, да и вообще в этом крае отцу Василию нравились. Была в них даже не доброта, а разумность, справедливое отношение к окружающему миру. Какое-то основательное и рациональное мироощущение. Говорить с ними можно было открыто и откровенно; здесь не стремились осуждать, с уважением относясь к точке зрения других, но и не приспосабливаясь к чужому мнению.
Отец Василий тихой рысью пробежал по заброшенному проселку минут десять, затем хорошенько размялся гимнастическими упражнениями и еще минут десять вел «бой с тенью». Ему все же не очень хотелось, чтобы прихожане видели его за этими боксерскими тренировками. Разогретый, с прочищенными легкими отец Василий побежал назад к зданию клуба, где временно жил в каморке около кинобудки. Теперь он увеличил темп, давая телу большую нагрузку. Легкий размеренный бег, грудная клетка работает как кузнечные меха. От ощущения здоровья, причастности к большому важному делу настроение священника было приподнятым.
Прежние навыки и подсознание сделали свое дело, прежде чем отец Василий успел осознать опасность. В огромном прыжке он перемахнул через здоровенную змею, которая спешила переползти через тропу. Уже в полете священник успел заметить, как раздраженная змея свилась кольцами и приготовилась к атаке на случай, если с шумом бегущий на нее огромный зверь под названием человек вдруг вздумает причинить ей вред. Если бросится, то не успеет достать, успел подумать отец Василий и, пробежав еще пару шагов, остановился. Заметить он успел только хвост исчезающей в траве змеи. «Ничего себе гады здесь ползают, – подумал он. – Я и не знал, что в тайге водятся змеи. Ладно в песках, в Средней Азии. Ну, еще в Поволжье встречаются небольшие степные гадючки да ужи. Оказывается здесь нужно держать ухо востро. Надо будет расспросить кого-нибудь из местных».
Когда отец Василий, после энергичной зарядки с отжиманиями и подтягиванием, по пояс голый умывался около бочки с дождевой водой, за спиной его раздались легкие женские шаги.
– Доброе утро, батюшка! – поздоровалась смущенная Дарья Кузнецова. – Я вам рясу принесла. Теперь чистая и поглаженная.
– Доброе утро, Дарьюшка, – с улыбкой ответил отец Василий, растираясь единственным полотенцем, которое у него было и для тела, и для лица. – Благослови тебя Господь.
– Спасибо, батюшка, – поблагодарила женщина, подавая священнику сложенные стопочкой рясу и подрясник.
Дарья старательно отводила глаза, чтобы не смотреть на красивое крепкое тело отца Василия с капельками влаги на широкой груди и раскрасневшееся от зарядки и растирания полотенцем.
– Когда же ты все успела-то, Даша? – спросил отец Василий, принимая свое повседневное облачение. – Времени же еще только семь утра.
