Шесть ночей на Акрополе

«Воспоминаниями» Макриянниса, простота языка и искренность которых оказали на него глубочайшее воздействие; усиленно занимается творчеством французских писателей (в особенности, переводит «Вечера с господином Тестом» П. Валери), «Золотым ослом» Апулея; общается с деятелями культуры, в частности с Н. Казандзакисом, который ко времени окончательной редакции «фантасмагории» пользовался общеевропейским признанием (прообраз Лонгоманоса), и с франкоязычным румынским писателем П. Истрати (прообраз «болезненного последователя гения» еще более экзотической национальности — «не то литовца, не то латыша»); пишет свои стихи («Настрой одного дня» и «Письмо Матью Паскаля».)

Тогда же Сеферис пытается писать, как он сам тогда считал, «роман»: «На этой неделе я пытался продолжать „Акрополь“. Можно сказать, что я доволен. Впрочем, думаю, единственное, что я могу сделать теперь, это писать стихи».(26 января 1928).

В августе 1929 года Министерство поручает Сеферису сопровождать Э. Эррио, писателя и политика, мэра Лиона, бывшего премьер-министра Франции, в поездке по Греции. Эта поездка, безусловно, оказала благотворное воздействие на Сефериса. «Как ни странно, поездка с Эррио отучила меня от афинских привычек… Я всегда говорил, что Афины — худшее место во всей Греции. Чтобы вернуться к жизни, нужно путешествовать по провинции».[184]

Возвратившаяся из Лондона сестра Сефериса Иоанна находит его в состоянии вдохновения: он пишет цикл «Слово любви», посвященный Жаклин.

В 1931 году выйдет первый сборник стихотворений Сефериса (издан в 200 экземпляров за счет автора). Вскоре после этого Сеферис снова покинет Афины, чтобы стать вице-консулом в Лондоне.

Этот сборник — «Поворот». На нем впервые появится новое имя поэта, которое станет именем, соответствующим его «долгу», и останется с ним и после жизни. И еще на этом сборнике впервые появится его ныне уже всемирно известный знак — горгона греческого фольклора, сказочная женщина, олицетворяющая морскую стихию.

Об «Акрополе» он забывает. Только в начале 1954 года Сеферис вдруг снова обращается к давно оставленной рукописи и более полугода испытывает вдохновение от работы над ней.

Вот резюме, составленное после работы над этим новым «Акрополем» (машинописный вриант):

«В январе (1954 года), приводя в порядок мои старые бумаги, я нашел папку с рукописями 1926–1928 годов. Это были фрагменты довольно продвинутой повести, „романа“, как называл я это тогда. Они навели меня на весьма дерзкую мысль собрать их и соединить таким образом, чтобы их можно было читать. Так я увлекся настоящей работой, публиковать которую не намерен. Работая, я пытался как можно тщательнее следовать бумагам, воздерживаясь от мыслей и чувств, возникших у меня под воздействием тех или иных лиц или обстоятельств после 30-х годов. Время действия — 1925–1927 годы, фазы луны — 1928 года. С целью достижения единообразия мной сделаны языковые исправления.

Излишне подчеркивать, что все персонажи — создания воображения». (15 августа.)

А вот заметки Сефериса на варианте, написанном от руки:

«Начато летом 1926 года (ночью 26 мая), продолжено и оставлено — около 1930 года.

Второй вариант: Бейрут, 9 января — 15 августа 1954 года.

Основа — 1925–1926 годы с выходом на 1927 год. Есть также детали более поздние, но не позднее 1930 года. Даты, дни недели и фазы луны — 1928 года. Страстная Неделя помещена произвольно (?). Характеры остаются в 1925–1928 годах.

Таково это произведение. При желании его можно уничтожить или (если бы было материальное время) легко сделать пятитомным. (Бейрут, 15 августа 1954 года)».

«Вот уже десять дней оргазм писания — я весь в мечтаниях и видениях, ни до чего мне нет дела, не могу думать о заработке. Я думал, что так я уйду от подневольного труда, — не принимая решения, но неосознанно, поглощенный настоящей жизнью». (Вторник, 19 января 1954 года.)

«О, если бы только могли представить, что я переживаю, когда пишу „Акрополь“!

Driving power — tremendous.

Боже мой, писать — прекрасно, но ведь невозможно пережить это вновь в повседневной жизни!» (Суббота, 23 или 30 января 1954 года.)

За это время, прошедшее после «первого возвращения» в Афины, Сеферис познакомится с Флорентийским Изгнанником. «Помню лето 35-го года, когда я провел месяц на Пелионе, — пишет Сеферис итальянскому неоэллинисту Ф. М. Понтани. — Я впервые прочел полностью „Комедию“ и с гордостью почувствовал, что этот поэт давал свое одобрение выражаться так, чтобы каждое слово функционировало без прикрас».[185]

Изорванные клочки множества книг от Гомера и до современников обретают связь на основе «Божественной Комедии». История возвращения Морехода-Изгнанника в Афины, история его любви к женщине с двумя именами, перевоплотившейся в другую женщину, обретают свои Ад, Чистилище и Рай.

И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.

(«Рай», XXXIII, 140–141)

«Я увидел человека, воскресавшего из лона мраморов».

История этого воскресения (обретения веры в другого человека) становится своего рода параллельным чтением к «Божественной Комедии».

Другое «параллельное чтение» — это «Одиссея», поэма Гомера, земляка Сефериса, стихи которого — тоже «стихи беженца», который «не ломает себе голову, чтобы напоминать Афины».

Вся «фантасмагория» разворачивается на фоне комментария к «Одиссее», который и есть творчество Стратиса. Данный в «Первой ночи» в качестве отправной точки стих На острове волнообъятом, / Пупе широкого моря… (I, 50) в «Шестой ночи» реализуется в остров (гомеровской Калипсо? Фольклорной нераиды?), на который Стратис удалился из Афин со своей возлюбленной, уже без «болезни Афин» и «болезни Афинами», без ночи и темноты, погружающей образы в глубину искажений. На этом острове, где тело его возлюбленной сияет в море и на солнце, Стратис продолжает комментировать «Одиссею». Здесь-то и был схвачен, наконец, вещий морской старец Протей, который изрекает истину, если его удержать, если не поддаться обману множества его превращений: «Наши руки крепко держали его: крепко держали эту перемену в полдень».

В известном смысле Стратис — проекция Одиссея, потому как основная тема творчества Сефериса — тема постоянного пребывания на чужбине и возвращения на родину.[186]

В «фантасмагории-идеологии» Сефериса наиболее фантасмагорическо-идеологический — сам Акрополь. Эта устоявшаяся в течение многих веков энергия, которая особо активизируется в ночи полнолуния. Оставаясь как бы памятником, Акрополь становится самой атмосферой жизни, особенной жизненной средой.

«В Греции нет Древней Греции», — констатирует великую истину Сеферис в беседе с неоэллинистом Э. Килли и далее поясняет: «…Греция — это постоянно развивающееся явление. По-английски выражение „Древняя Греция“ содержит понятие „законченного“ (finished), тогда как для нас Греция продолжает жить, хорошо это или плохо. Она пребывает в жизни и еще не выдохлась. Это факт».[187]

Акрополь пребывает в жизни. Он живет при взгляде с Ликабетта. Он живет… Он живет внутри. Он словно некая живительная среда сообщает действие всему, что попадает в него. Он — великое «место действия, лик драмы».

Особенно оживает Акрополь в ночи полнолуния, когда «оживает» мрамор. Словно некие духи, некие реальносказочные существа во вне-античные времена проходят через Акрополь самые разные персонажи и при этом проходят так, что рассказ об античном Акрополе с цитатами из Плутарха кажется странным, хотя «дети его слушают». Изящный храмик Афины-Ники и ступени Пропилей полны жизни, когда по ним